Три года, тринадцать часов и пятьдесят девять минут - [7]

— Дороги же закрыты, — шепчешь ты, приказывая псу сидеть и прижимая мою ладонь к себе в попытке согреть, — я слышала, самолеты не летают… «снегоапокалипсис»!

— Британцы любят преувеличивать.

Ты смеешься со мной. У тебя на щеках слезы, но ты смеешься. На мгновенье отрываешься от меня, чтобы закрыть дверь, а потом возвращаешься. Пробегаешь пальцами по волосам.

— Ты весь мокрый.

— Снежинки, — тихо раскаиваюсь я, — все претензии к ним.

Ты глубоко вздыхаешь, качая мне головой. Снисходительно, но с недовольством. И встаешь, готовая к решительным действиям.

— Тебе нужно переодеться.

Я ухмыляюсь. Так, как тебе не нравится, хитро. И хватаю за руку, притягивая обратно к себе. Устраивая как раз промежду коленей, чтобы не заморозить ненароком объятьями — на твоей коже и так уже мурашки, — но в то же время почувствовать рядом. Ты представить себе не можешь, малыш, насколько я соскучился. Весь путь из леса — тот километр, после ямы — я думал только о тебе. О том, какая же ты у меня красивая…

— Сначала мне нужно кое-что сказать, — заприметив то, что твои большие дедушкины часы передвигают свои стрелки ближе к полночи, готовясь через пару секунд начать бить, достаю из кармана бархатную синюю коробочку.

Ты сначала не замечаешь. Хмуришься, пытаясь оттолкнуть меня и настоять на своем.

Но потом, когда смотришь ниже… ахаешь. И затаиваешь дыхание, глядя на меня большими-большими глазами, полными неверия.

— Эдвард…

Я знаю свое имя, солнышко. И знаю твое. Смысл не в том, чтобы произносить их по очереди.

— Ты зачем?.. — морщишься, когда видишь, что я делаю. — Ну подожди, это же…

Я становлюсь на одно колено. Я, наплевав на ногу, протягиваю тебе кольцо. И, взяв за свободную руку — ту самую, которую первую подала мне, — начинаю говорить:

— Изабелла Свон, я ждал три года, тринадцать часов и пятьдесят девять минут, чтобы сказать тебе это. Больше всего на свете, всей душой, сердцем и телом я желаю жениться на тебе и сделать тебя настолько счастливой, насколько возможно. Я люблю тебя, твою улыбку, твой румянец и все, что ты готовишь. Я люблю твои пальчики, твои губы, твои волосы… я люблю тебя всю больше всего на свете. Я обещал тебе, что прошлое Рождество было последним, что мы провели не вместе, и поэтому приехал. Я не могу, не хочу и не стану никогда больше — даже если каждый раз буду идти пешком до твоего дома через сугробы — праздновать его врозь. Ты, моя девочка, исполнишь мое самое сокровенное желание, если согласишься. Если возьмешь это кольцо и примешь мое предложение.

Ты часто дышишь, твои губы дрожат. Ты крепко-крепко держишь мою ладонь пальцами, не желая отпускать ее. На твоем лице удивление, признательность, радость и широкая-широкая, не глядя на слезы, улыбка. Ты всхлипываешь и смеешься. Ты смотришь на меня с таким восторгом, что вдохновляешь говорить дальше. Не даешь сократить эти слова или забыть что-то важное. Ты не перебиваешь, ты сосредоточена и внимательна.

Ты любишь меня.

— Изабелла Свон, — открываю коробочку, демонстрируя тебе тоненькое золотое колечко, изрезанное, как тебе однажды и хотелось, причудливой вязью из крохотных алмазов, — я буду с тобой в горе и радости, болезни и здравии, солнце и снеге, в Англии и Америке.

Глубоко, но быстро вздыхаю:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Дрожащими пальцами ты забираешь у меня колечко. Киваешь, одновременно срывающимся голосом говоря: «Да». Сначала тихо, а потом все громче и громче. Почти кричишь.

— ДА!

И твой ответ, которого я так ждал, совпадает с боем часов. Идеально.

* * *

Ты лежишь на моей груди, лениво рисуя пальчиками невидимые узоры на моей шее. На небольшой кровати с металлической спинкой, высоким матрасом, ворохом подушек и очень, очень теплым покрывалом, которое согревает даже в обнаженном виде, ты спокойно, тихо дышишь. С улыбкой наблюдаешь за тем, как Вудди возится на своей подстилке, устраиваясь рядом с теплым камином и горящей под гирляндами елкой, вместившей под себя все наши подарки друг другу, которые будут вскрыты завтра, с самого утра — чудеснейшего за последние годы. Ты смотришь, как он опускает морду на лапы, с упоением глядя на горящие поленья. В его черных глазах отражаются их оранжевые отблески. И тепло, которое он излучает своей искренней радостью, сравнимо только с твоим. Только твое не превосходит.

— Я не знала, что ты камикадзе, — задумчиво сообщаешь, заглядывая мне в глаза.

Я интересуюсь, откуда такое сравнение. Со смехом, конечно же. Чуть поворачиваюсь под одеялом, прижимаясь к твоей талии. Ногами притягиваю тебя ближе.

— Ночью, в метель, по лесу… ты же мог заблудиться!

На какую-то секунду ты веришь тому, что говоришь. Пугаешься. Покрепче обнимаешь меня, напрягаясь. Руки уже не рисуют на мне, они меня гладят. В попытке защитить.

— Но я же пришел, — успокаивающе сообщаю тебе, чмокнув в макушку, — уже как три часа здесь, а ты все переживаешь.

— Чудом без обморожения, — недовольно произносишь, указывая на мою одежду, сохнущую на батареях, — да еще и с ногой…

— Я просто не заметил той ямы.

Ты тяжело вздыхаешь.

— А их много в лесу. Особенно если по той тропинке…

— Мне сказали, так быстрее.