Третий пир - [8]
— Ты же слышала, что цыган сказал: большие деньги. И он не отрицал.
— Я не понимаю, как он может жалеть убийц.
— Да, странно.
— Трогаемся!
Их полка была уже занята туляками, Алеша с Лизой примостились рядом с дамой. Туляки расторопно составляли подушные списки. «Пиши: колбасы вареной — шесть кг». — «Двенадцать. Две очереди выстоим, не впервой». Дама углубилась под сень «девушек в цвету», цыган дремал, Кирилл Мефодьевич не появлялся. Жалеет несчастную. Алеша ждал. Чего? Он и сам не знал. Так, будто просвет, неясный прогал наметился в плотной, плотской среде зла. И необходимо разрешить вопрос: платный болтун или… или кто? Грехи наши тяжкие. Любимое присловье деда-атеиста, первые слова, ласковый лепет годовалого Лешеньки, оставшиеся с ним навсегда: грехи наши тяжкие. Как он сказал? Уже не одинокая душа ходит по кругам, спускается ниже, ниже, в полуподвал, в подвал, и случается свет. И тут возникает вопрос… «Да какое мне дело, большие деньги он гребет или небольшие? Какое мне вообще дело до этого старика! — вскипел наконец Алеша и с сожалением вспомнил диваны на родине, дневной и ночной.
— Куда меня несет? Зачем?» Небо содрогнулось в зеркале, Кирилл Мефодьевич вошел, объявил: «Полотенце нашлось», — и принялся расстегивать штиблеты, но бывалые поджарые туляки потеснились, и он присел на краешек лавки, прямо напротив Алеши.
— Это вы с ней полотенце искали?
Кирилл Мефодьевич рассмеялся, и Алеша рассмеялся незнамо чему, и Лиза, дама закрыла Пруста, цыган открыл глаза, один из туляков поинтересовался животрепещуще:
— Товарищи! Как сейчас в Москве с полукопченой колбасой?
— Навалом, — отмахнулся Алеша и обратился в Кириллу Мефодьевичу: — А вы за консультации много берете?
— За консультации? — переспросил старик задумчиво, с улыбкой грустной, понимающей. — По-разному. С вас ничего не возьму. Спрашивайте.
— Значит, вы обираете только богатых?
— А в каких именно продмагах выбрасывают? Диктуйте.
— Дядь, не возникай!
— Выбрасывают в Елисеевском и у Никитских ворот, — ответил Кирилл Мефодьевич. — Но нерегулярно.
— В конце месяца выбрасывают на Герцена, на Чернышевского и на Добролюбова, — сказал цыган. — «Одесскую» по два семьдесят.
— В конце месяца и на Горького бывает в «Диете», — вмешалась дама. — А сегодня пятнадцатое да еще пятница. Зря едете.
— Е-мое, — вздохнули туляки.
— Лиз, у тебя с собой «Темного царства» нет?
— Не-а.
— И «Луча света» нет?.. Черт! Я ведь не читал.
— А я предупреждала: социал-демократы в каждом билете. Учти: по сто страниц, не меньше. Понимаешь, Островский обличает купцов, а Добролюбов его одобряет, хотя и упрекает в славянофильстве.
— Мне б их заботы! — огрызнулся туляк, составляющий списки. — Обличает он… купцов… одобряет он… а колбаса была!
Народ загалдел. Алеша закрыл глаза, вытянул длинные ноги в проход, откинулся поудобнее, будто бы в родном полуподвале, когда у матери разгорается гулянка, и ушел в золотую российскую лень… нет, в российскую очередь за водочкой, за копченой, за вареной — вот жизнь. И все стоят терпеливо, даже цыганский вождь, даже Кирилл Мефодьевич. Открыл глаза, встретил светлый взор, спросил:
— Неужели не тошно?
— Жить надо, — отозвался сверху цыган.
— Зачем?
— Надо, деточка, — сказала дама. — Мы все пережили и выжили.
— А зачем?
Все молчали, Лиза взяла его за руку — нежная рука, пионерское рукопожатие: «Будь готов!» — «Всегда готов!» А зачем? Кирилл Мефодьевич достал из кармана записную книжку, написал что-то, вырвал два листка, протянул ему и Лизе.
— Позвоните в случае надобности.
— Да я не сидел, это я так…
— Все равно могу понадобиться. Сейчас я, правда, больше на даче, но соседи передадут.
Алеша отвернулся от волнения, уставился в небесное отражение в старом, душном, тряском поезде и сильно сжал, лаская, женские пальцы. Пылкая, юная плоть. Какое счастье. Москва надвигается, за ржавыми свалками, башнями и храмами — любовь? Надо жить, избавиться от Лизиной тетки и выведать у дяди-неудачника про Страшный Суд. Захудалый защитник сидит напротив и готов помочь в случае надобности.
Однако в горячке последующих событий и Алеша и Лиза потеряли листочки из блокнота Кирилла Мефодьевича.
— Ждите завтра, — сказал он и исчез.
Странный человек приходил ко мне. Я только что проснулся, почти очнулся от ночного укола; сон и явь (вечерний пир над дверью в потаенную комнату — больничный потолок с трещинками и мухи), страстный сон и безобразная явь еще мешались в голове. Черный рой, безропотная мушиная жертва, медленно приближался к паутине в уголке, самого паучка было не видать. Как вдруг дверь тихонько отворилась, вошел он и прямиком направился ко мне.
— Дмитрий Павлович? — спросил он вполголоса, я испугался отчего-то и смолчал. — Вы ведь Плахов? Писатель? Так вот, за собак и котов не переживайте, я присмотрю. Ждите завтра.
Человек поклонился и исчез. Да был ли он? Останки сна? Лежащий напротив старик под капельницей улыбнулся мне доверчиво и сказал:
— Была полная тьма.
Господи!.. Спокойно! Спо-кой-но… Ночью я пришел в Никольскую больницу, помню застывший лес, озера и звезду. Единственное окошко светилось в языческой тьме, я постучался, старая нянечка не хотела отпирать, я сказал: «Мне плохо», — и она впустила. Пришла вторая, рангом повыше, выговорила Арине Родионовне (так я окрестил про себя няню в окошке) про инструкции, я предъявил удостоверение, она сжалилась. Дальше — сонный провал; неужели за это время сердобольные Родионовны упекли меня в другое место?
Его брата убили — безжалостно и расчетливо. Закон бездействовал, и он начал собственное расследование. Он чувствовал, что разгадка где-то близко. Он еще не знал, как близко стоит к этой разгадке. Как близко стоит к убийце. Слишком близко…
Над компанией веселых обеспеченных молодых друзей плывет запах миндаля. Запах смерти… Кто же совершает убийство за убийством? Кто подсыпает цианистый калий в дорогой коньяк? Почему то, что должно символизировать преуспевание, становится знаком гибели? …Она — одна из обреченных. Единственная, решившаяся сопротивляться. Единственная, начавшая задавать вопросы, от ответов на которые зависит слишком многое. Даже ее собственная жизнь…
Мир шоу-бизнеса. Яркий, шикарный мир больших денег, громкой славы, красивых женщин, талантливых мужчин. Жестокий, грязный мир интриг, наркотиков, лжи и предательства.Миру шоу-бизнеса не привыкать ко многому. Но однажды там свершилось нечто небывалое. Нечто шокирующее. Убийство. Двойное убийство. Убийство странное, загадочное, на первый взгляд даже не имеющее причины и мотива. Убийство, нити которого настолько переплетены, что распутать этот клубок почти невозможно. Почти…
Детективные книги Булгаковой созданы в классической традиции: ограниченное число персонажей и сюжетных линий, динамика заключается в самом расследовании. Как правило, в них описываются «crime passionnel» («преступления страсти» - французский судебный термин)…
На подозреваемого указывало ВСЕ. Улики были незыблемы… или, может быть, только КАЗАЛИСЬ таковыми? Иначе почему бы человеку, совершившему убийство, столь упорно отказываться от своего последнего шанса — облегчения своей вины чистосердечным признанием? Впрочем, правосудие все равно восторжествовало… а может быть, совершилась страшная судебная ошибка? Прошел год — и совершенно внезапно настало время вспомнить старое убийство. Время установить наконец — пусть поздно — истину…
"Однажды декабрьским утром 86-го года я неожиданно проснулась с почти готовым криминальным сюжетом – до сих пор для меня загадка, откуда он пришёл: “Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори”. И пошло- поехало мне на удивление: “Смерть смотрит из сада”, “Крепость Ангела” “Соня, бессонница, сон”, “Иди и убей!”, “Последняя свобода”, “Красная кукла”, “Сердце статуи”, “Век кино” и так далее… Я пишу медленно, постепенно проникая в коллизию, как в трагедию близких мне людей, в их психологию, духовно я вынашиваю каждый роман как ребёнка" (Инна Булгакова).
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.