Третье поколение - [14]

— Проснулся я поздно, под самое утро. Вышел во двор, — светает. Вижу, будто зарево над лесом. «Где-то далеко пожар», — подумал: зарево слабое, гасло уже. А сейчас вот везу хлеб сдавать, подъезжаю, гляжу — боже ты мой! Что делается! А ведь это на улице, среди людей. Каково же мне, на отлете? Иной раз ночью чуть что послышится или собака залает, так, поверите ли, уже думаю: ну! Мало ли теперь всяких людей? А Зось­ка, где она там?.. Раньше сын был дома, все-таки спо­койнее. А сейчас... Пошел вот... Уж очень закон соблю­дает. А если бы дома посидел, если бы не пошел, мо­жет, ничего бы и не было, утряслось бы все, перемололось бы! — Он снизил голос до шепота, но так, чтобы все слы­хали.

— А куда же это он пошел, ваш сын?

— Как куда? В армию.

— Вот, поди ты! А люди говорят, что он около дома...

— Люди! Ох, эти люди! Язык никому не привяжешь. В армии Толик, вот письмо прислал...

Скуратович достал из кармана бумажник и вынул из него сложенное письмо. Было ли кому-нибудь интересно слушать его в этой сумятице или нет, но он начал чи­тать. Несколько человек из тех, что не погорели, слу­шали. Письмо и в самом деле было от сына: он сообщал, где сейчас находится, писал даже, что вскоре, как толь­ко сформируют часть, его, вероятно, отправят на фронт. В письме сын говорил о своей тоске по старикам родите­лям, по дому и даже жаловался на то, что трудновато в такое время в армии служить. «Но ничего! — заканчи­валось письмо. — Будем надеяться, что война долго не протянется». Сын советовал также отцу не продавать те­ленка от черной коровы, а выкормить его.

Скуратович дочитал письмо до конца, хотя половина собравшихся слушателей давно уже разошлась.

— Тьфу ты, господи! — спохватился Скуратович.— Ведь я опоздаю... Но-о! Бывайте здоровы!

И поехал дальше, мало интересуясь тем, что оставил у себя за спиной. Возвращался он порожняком уже пе­ред вечером. Нарочно остановился возле пожарища и начал рассказывать:

— Думаете, только у нас такие безобразия творятся?. Не слыхали, что в городе делается? Я вам сейчас рас­скажу. Комиссара по продразверстке в эту самую ночь убили. Он дома не ночевал, где-то, говорят, в отъезде был, а там на него бандиты, что ли, напали, ограбить, я так думаю, хотели. А может, и по злобе кто. А то как же иначе, скажите на милость! К полудню прибежал в город солдат, который с ним ехал, сам еле удрал. Я сол­дата того не видел, а люди, которые сдавали хлеб, рас­сказывали. Из-за кустов, говорил солдат, начали стре­лять. Комиссара и одного солдата уложили на месте, а другой удрал. А было это в Скобинском лесу, на са­мой дороге. Человек оттуда разверстку сдавал, вот он и говорил, что нашли их как раз там, где от Скобинской дороги идет поворот на Котельники. Может, кому надо знать. Да и то сказать, отважился человек при такой своей должности ночью разъезжать! Тут дома сидишь — и то страх берет, дрожишь. Шутка ли, паночек мой, та­кое время!

— В Скобинском лесу? Так это, видать, дело тех же рук, что и у нас. Лес-то ведь от нас недалеко.

— Может, и правда — одна рука. Может, какая шай­ка орудует.

Весть об убийстве комиссара была вторым ударом грома после первого — убийства отца и брата Зоси. В следующую ночь, несмотря на то, что милиция и от­ряд красноармейцев расставили посты на дорогах, опять как гром разнеслась неожиданная новость: с вечера, еще до того, как люди легли спать, запылало небо над лесом. Люди боялись бежать туда через лес, хотя видно было, что горит где-то неподалеку. Предполагали, что это ху­тор Скуратовича. На огонь выехало несколько конных красноармейцев. И действительно, пожар был на хуторе Скуратовича. Гумно, возовня, погреб загорелись сразу. Скуратовичиха рвала на себе волосы.

— Хоть бы сжалились над нами! Одно бы что-нибудь подожгли... А то все! Хорошо, что хоть лошадей на ночь из хлева выгнали. Теперь пропадем, ввек не подни­мемся!

Ломая руки, она проклинала поджигателей. В глазах у нее было столько неподдельного отчаяния, что каждо­му, кто видел ее в эту минуту, становилось страшно. Скуратович суетился возле огня и причитал:

— Хоть бы облаву какую устроили, выловили бы га­дов! Пропал я теперь! Чем жить буду?

К концу пожара собралось все-таки немного людей из соседних деревень, но сделать уже все равно ничего нельзя было: погода стояла сухая и ветреная.

Скуратовичиха все еще в отчаянии бродила по ху­торскому двору. Наконец обессилела и села на крыльцо, прислонившись спиной к стенке.

— Что же ты не плачешь? Почему не убиваешься? — с укоризной спросила она мужа.

Тот ничего не ответил и отошел. Потом вернулся.

— Поди ляг, — сказал он. — У тебя здоровье слабое. Побереги себя.

Он помог жене подняться и войти в дом. Она совсем ослабела от тревог и переживаний. Легла в постель, на­чала стонать и молиться.

В следующую ночь люди видели зарево где-то дале­ко, примерно верстах в пятнадцати отсюда. А еще через ночь зарево увидели дальше. Затем стало спокойнее. А дней через десять по округе опять пронеслась новость: Скуратовичиха так с постели и не встала, богу душу от­дала. Говорили, что умерла она от большого волнения: не выдержала потрясений последних дней.