Третье поколение - [12]

У нее сдавило грудь, от волнения стало трудно ды­шать. Несколько пудов! Столько хлеба никогда не было у них в доме. Она побледнела, в ушах стучало. Мол­чала. Лучше бы она совсем сюда не шла, так тяжко было ей в эту минуту. Комиссар отвернулся от нее и приказал:

— Будем копать!

Откинули солому и начали копать.

— Да нету же, нет! Нигде нет, — заскулил Скура­тович.

Земля была твердая. «Как трудно копать, а ведь без пользы!» Зосю охватила злость на Скуратовичей: «Га­ды, живу у них, как в пекле!»

— Нету здесь! — крикнула она.

«Наверное, здесь, если так кричит, — подумал комис­сар.— Будем копать до конца». Он попытался обра­титься к ее совести:

— А ты помалкивай, не говори, помоги своему хо­зяину,— сказал он с насмешкой,— Он тебя отблаго­дарит.

— Я же вам говорю, что не здесь! — бросилась к нему Зося.

— А где же?

— Под возовней. Я покажу.

«А что, если он надо мной подшутил?» — тревожно подумала она о пастушонке. Красноармейцы приостано­вили работу. Зося вышла, ничего не различая — ни де­рева, ни неба. Скуратович тоже вышел из гумна и на­правился к дому.

— Погоди, хозяин! — окликнул комиссар.

— Она покажет, — проворчал, даже не обернувшись, Скуратович.

Его стоптанные сапоги мяли траву, «Правду ска­зал!»— весело подумала Зося о пастушонке.

Полчаса спустя между ней и комиссаром произошел такой разговор:

— Теперь мне тут больше нельзя оставаться.

— Наоборот. Если кто-нибудь вас обидит, мы за­щитим. Чувствуйте себя здесь хозяйкой.

Это было ново для нее. Слова комиссара вселяли надежду. Она чувствовала доверие к нему, как если бы знала его с малых лет. Вышла Скуратовичиха и увидела, как Зося разговаривает с комиссаром.

— Ты, доченька, не обо всем еще попросила этого комиссара, — сказала хозяйка, поймав ее на дворе.— Надо было попросить, чтобы они не только хлеб за­брали, а и все, что есть у нас... Почему бы тебе не ска­зать, чтобы они и дом наш сожгли и самих нас прире­зали?.. Вон, гадюка! Чтобы и духу твоего здесь не было! Откуда узнала про хлеб? Подглядываешь? Вы­нюхиваешь? Что мы тебе сделали, что ты нас погубить задумала? Сдохнешь — никто тебя не пожалеет. Вон, гадюка!

Через несколько минут Зося навсегда покинула хутор Скуратовича.

Наступал вечер, в тени трава давно уже остыла, и Зося шла быстро, стараясь засветло миновать лес. Пе­ред отъездом комиссар арестовал Скуратовича.

В тот вечер Толик опять приходил домой. Мать пла­кала, а он молчал. А когда он через три дня еще раз пришел, отец уже был дома. Его отпустили, взяв подпис­ку, что он добровольно сдаст весь лишний хлеб.

— Я в первый же день узнал, что они тут были,— сказал Толик. — Что они с нами будут делать?

— Заберут хлеб под метелочку.

— Пускай тогда сами и молотят. А что прошлогод­ний нашли... Выдала та гадина... А про Зоськиного отца мне правду сказали.

— Какую правду?

— Это он в волости заявил: должен быть, мол, спря­танный хлеб. Это он подстроил. Мы хоть в лесу сидим, а знаем, где что делается.

Отец и сын несколько минут молча смотрели друг другу в глаза. Наконец Скуратович высказал самую за­ветную свою мысль:

— Эх, кабы перемена власти! Я бы их с батькой, и с дочкой, и со всем ихним отродьем... А если бы мог, так я бы и без всяких перемен загнал их в мо­гилу!..

Разговор оборвался. Слышно было, как в соседней комнате Скуратовичиха громко молится на ночь. Затем, всхлипывая и утирая слезы, она вышла к сыну.

В этот вечер Толик Скуратович задержался на ху­торе дольше обычного. На обратном пути он долго стоял в поле возле дичка, потом бродил по лесу, пока не пришел на знакомое место, где его ждали то­варищи.

До конца ночи он ни с кем не разговаривал. К утру стало холодно, и он надел кожух. Начало светать, он закурил. Сплевывая в сторону, попыхивал цигаркой. Кругом все спали. Его душила злоба, одолевала тоска. Он бормотал что-то неясное себе под нос.

— Что? — поднялось возле него распухшее от сна лицо. — Что ты говоришь?

— Ничего. Спят себе, как ангелочки. Спокойно жи­вете, сукины сыны!

— Чего это ты?

— Дожили! Как собаки в лесу прячемся, дом свой имеючи.

— А ты только сегодня спохватился?

— Молчи! И ты такой же, как и все. Дурак! Тьфу!

— Какая муха тебя сегодня укусила?

— Муха? Сходи сегодня ночью домой, погляди... Авось и у тебя уже там все перевернули, перетрясли и перещупали.

Поднялось еще несколько голов, и начался разговор.

В тот день старик Скуратович сам сходил в лес — повидаться с сыном и посоветоваться, как быть: утром приехал из волости человек и вручил под расписку бу­магу, в которой указаны сроки сдачи хлеба. Сроки ко­роткие.

— Может, подождать, — колебался Скуратович.— А вдруг перемена будет?..

— Не давайте пока ничего! Пропустите первый срок. А там видно будет, что они станут делать, — советовал Толик.

Отец пробыл в лесу до вечера: боялся людского глаза. А еще через три дня снова пришел советоваться с сыном — из волости нажимали.

— Не сдам — арестуют. И как это народ терпит, господи! Жмут! И не хочешь, так дашь.

— Лучше сжечь возовню. Пускай и хлеб весь сгорит!

— Так ведь сразу же на нас и подумают. Что ты говоришь!

Так они ни до чего определенного не договорились. Дня через два Скуратович свез первые три воза най­денного в возовне хлеба. Однако больше возить не стал — живое от сердца отрывал. «Пускай сами берут!»