Третье поколение - [11]

— Вы говорите, хлеба у вас только то, что на гумне сложено? Больше нигде не складывали?

— Нет.

— И прошлогоднего у вас ни зерна?

— Как так ни зерна? Две бочки — вон в сенях стоят. И кадушка муки. Это у меня на каждый день. А нового хлеба — дал бы бог поспеть посеять да малость намо­лотить.

— А вы знаете закон: надо посеять, надо и самому кормиться, а излишки сдать — война, армию кормить надо...

— Надо-то надо... Да, боже мой, разве я отказы­ваюсь сдать излишки?

— В таком случае говорите, где они спрятаны. Мы знаем, что у вас много прошлогоднего хлеба спрятано. Искать будем.

— Ищите, — ответил Скуратович. — Таких обидных слов мне еще никогда никто не говорил. Не доверяют человеку. Я на суде сколько раз в свидетелях бывал — никогда неправду не говорил. Я с людьми жил и ладил. Эх, боже ты мой! — Он схватился за голову.

Зося молча прошла мимо. Она слышала часть раз­говора. В кухне была только хозяйка. Она стояла у дверей и подслушивала, как оправдывался муж. Когда вошла Зося, хозяйкой овладела какая-то тревожная мысль, Она даже в лице переменилась и тут же пред­ложила Зосе:

— Может, ты домой сходишь, спросила бы отца, не придет ли он завтра рожь молотить?

— Хорошо! — обрадовалась Зося. — Немного погодя пойду.

— Иди сейчас.

Зося догадалась: хозяйка хочет избавиться от нее немедленно. Боится.

Новые мысли возникали у девушки, наученной горь­ким опытом. Что-то вроде протеста поднялось, в ней. Она как бы стала утрачивать присущую ей наивность и пыталась дать оценку событиям. Мысль ее заработала в таком направлении: тот красноармеец (она думала о Кондрате Назаревском) ссорился со Скуратовичем и сочувствовал ей. Эти люди тоже спорят со Скуратовичем. А хозяин и к ним и к ней относится одинаково. Но тот, Назаревский, уехал, чем он ей мог помочь? А эти? Разве эти смогут помочь? Снова она останется батра­чить у Скуратовича.

— Ты не думай, а иди! — сказала хозяйка.

Настойчивость Скуратовичихи вызвала у Зоси упор­ное сопротивление. Снова ожили прежние мысли: «До каких пор мне здесь оставаться? Может, в другом ме­сте устроиться?» И она решила схитрить, испытать хо­зяйку:

— Я сперва свое платье постираю, потом пойду,

— Постираешь, когда вернешься.

— Нет, сейчас! — решительно заявила Зося.

Однако решимость эта была не слишком твердой, Зося чувствовала тревогу и неуверенность. Малейшая случайность могла бы еще повернуть ее действия в дру­гую сторону, но плохо скрываемая злоба Скуратовичихи заставляла Зосю упорствовать.

— Постираешь, Зоська, потом, а сейчас иди.

Из этой тихо произнесенной фразы так и выпирало озлобление хозяйки. И то, что произнесена она была так тихо, показывало, что ее, Зосю, боятся. И тут уже на­чался настоящий бунт.

— Буду стирать! — заявила Зося.

— Ты не для того нанималась, чтобы в рабочее вре­мя свои тряпки стирать.

— Буду стирать и домой не пойду. Идите сами, если вам надо с моим отцом говорить.

Скуратовичиха еще никогда не слыхала, чтобы бат­рачка с нею так разговаривала. В смятении она посмот­рела на Зосю. На дворе в это время заговорили громче. Скуратовичиха взглянула в сени, потом вышла, Зося услыхала ее голос:

— Всякие напасти на нас. Наш сын в Красной Ар­мии.

Зося вышла и увидела, что человек в черном френче стоит перед Скуратовичем, хозяйка вытирает слезы.

— Я вас арестую, — сказал комиссар.

— Воля ваша, а только я не виноват.

Вид у Скуратовича был на самом деле невинный, как тогда, когда он вез Назаревского на хромоногой ло­шади.

Комиссар снова заговорил:

— Вы и в волости сказали, что у вас нет хлеба. И сказали неправду.

— Правду сказал.

— Посмотрим.

— Что ж, пойдемте, будем искать... — предложил на­конец Скуратович. — Давайте обойдем и осмотрим все.

— Нет ли здесь кого-нибудь постороннего, в поня­тые? Хорошо бы двух человек.

— Где же я их возьму?

— Это дочь? — спросил комиссар, указывая на Зосю.

— Я тут служу.

— Родственница, — подсказала хозяйка.

— Ну, все равно, — обрадовался комиссар, — Пой­дем с нами.

По дороге он разговорился с девушкой:

— Близкая родственница?

— Дальняя.

— Хорошо вам тут?

— Служу, — ответила она.

Можно было заметить, что комиссар разочарован: эта вряд ли поможет. А Зося смотрела на комиссара и думала: «Скажу ему, где хлеб спрятан. Все равно уйду отсюда. И про себя все расскажу».

Сначала пошли на гумно. Красноармейцы искали под прошлогодней соломой. Скуратович украдкой ска­зал Зосе:

— Сколько бы ни искали... Что проку, когда ника­кого хлеба нет?

Это был маневр: надо было узнать, не подсмотрела ли она.

— Есть! — ответила девушка.

— Где же он, если есть? — злобно насторожился хозяин.

— В возовне зарыт, а сверху сани и колеса навалены.

Скуратович остолбенел. Но тут же опомнился и, не подавая виду, сказал:

— Сейчас поведу туда. Пускай смотрят.

Тлела надежда. «Может быть, она не знает, а так просто сказала, наугад... Но почему она так говорит? Что с ней?»

— Чего здесь искать? Тут нет, — сказала Зося. Словно кто-то сжал ей рот, так трудно было ей даже слово вымолвить.

«Сейчас скажет», — подумал Скуратович.

— А где же хлеб? — с надеждой повернулся к ней комиссар.

Но еще до того Скуратович успел шепнуть ей:

— Молчи, несколько пудов хлеба дам!