Третье поколение - [9]

Так Кондрат Назаревский возвращался в первую в мире великую армию.

2

В то время, когда Кондрат Назаревский, похоронив отца, утешал измученную Иринку и понемногу прихо­дил в себя после ранения и болезни, а потом уехал в армию, на хуторе Скуратовича совершались дела, отго­лоски которых дошли и до наших дней. Больше того — они оставили глубокий след на судьбе некоторых лю­дей, героев, можно сказать, этого повествования.

Однажды ночью из того самого ельника, в котором Скуратович прятал своих лошадей, вышел человек. Было темно и тихо, но еще ее поздно. Небо засти­лали тяжелые тучи. Человек шел медленно. Только шагах в десяти от себя он различил черный силуэт. Это была старая, развесистая дикая груша на поле Скуратовича. Человек прислонился к дереву и постоял, прислуши­ваясь и вглядываясь в темноту. С той стороны, где на­ходился хутор Скуратовича, не доносилось ни звука.

Нигде ни огонька. Прислушавшись к тишине, человек пошел прямо на хутор.

Все было как обычно: когда впереди зачернел ху­торской забор, возле него с земли поднялся другой че­ловек.

— Толик? — спросил он.

— Отец? Все в порядке?

— Можешь войти в дом.

Две собаки, которые так набросились на Кондрата Назаревского, теперь виляли хвостами и терлись о го­ленища сапог своих хозяев. Отец и сын вошли в кухню через черные сени. В сенях загоготал сонный гусь. Соба­ки остались на дворе. Скуратович зажег лампу: окно, как и всегда в таких случаях, было завешено ватным одея­лом. Толик закурил.

Это был совсем еще молодой парень, рослый и крепкий. Возможно, что он выглядел моложе своих лет. И сапоги и галифе с гимнастеркой, подпоясанной широ­ким ремнем, были очень похожи на красноармейские.

— Вот что, — сказал отец, — опять в местечке рас­клеили объявление... Говорят — последнее. Кто из де­зертиров и после этой бумаги не явится, того отдадут под суд. А кто явится в течение трех дней, тому ничего не будет.

— Ничего не будет, кроме того, что в часть погонят... Спасибо за милость, — флегматично заметил сын. — Читал я эту ихнюю бумагу. Пускай сами ее упо­требляют.

— Оно так, — согласился отец. — Только бы пере­ждать это время, спрятаться, а там авось бог поможет. Говорят, что из-под Варшавы их уже начали гнать.

— Что еще слыхать?

— Реквизиция будет.

— Может быть, уже приезжали?

— Нет. Меня самого в волость вызывали. Сегодня. Спрашивали, сколько могу сдать старого хлеба и сколь­ко собрал нового.

Отворилась дверь, и старая Скуратовичиха внесла туго набитый мешочек. Она заплакала.

— Боже мой, боже! В такие годы парень не живет, а хоронится в лесу, чтоб людям на глаза не попадаться.

Спустя минуту Толик Скуратович сидел за столом и ел, а еще минут через десять он уже выходил с хутор­ского двора. Он нес мешок с продуктами и прижимал под гимнастеркой револьвер. Толик шел спокойно и даже тихонько насвистывал. Он надеялся, что без всяких приключений как и всегда, дойдет сейчас до ельника и там примкнет к своей компании. Он уже минул раз­весистый дичок, когда где-то вдали, по ту сторону хуто­ра, послышался как бы конский топот. Толик нащупал под гимнастеркой оружие и вернулся к дереву. Присло­нился и стал вслушиваться.

«Если бы что-нибудь такое, — подумал он, — собаки отозвались бы».

И действительно, собаки тут же дали о себе знать. Послышались ожесточенный лай и визг. Но больше ни звука, как если бы собаки лаяли на мертвого. А Толик стоял, притаившись, под грушей и прислушивался. Он увидел, как в окнах на хуторе засветился огонь. Затем уловил человеческие голоса, но слов разобрать не мог. Заскулила собака — видно, ее ударили. Вдруг все стихло, и вот он расслышал тихие голоса уже по эту сторону хутора и стук копыт на дороге.

«Конные», — подумал Толик и со всех ног пустился бежать в ельник. Там он притаился за первой же при­дорожной елью и пропустил мимо себя целый отряд конников. Он догадался, что это отряд, который ловит дезертиров. Когда конники проехали, он медленно на­правился в чащу леса. Под утро тучи рассеялись, вы­глянула луна. Толик Скуратович лежал под кустом на кожухе и видел вокруг себя своих товарищей.

На следующий день, в послеобеденный час, в этом самом лесу по неровной, ухабистой дороге двигались две крестьянские подводы. На передней сидел человек средних лет в черном френче, а рядом с ним — два красноармейца с винтовками. У того, что во френче, тоже была винтовка. На другой подводе ехали три красноармейца.

Там, где дорога выходила в поле, лес замыкался не­проходимой чащей. Рядом со сплошной стеной старого леса шла полоса молодого ельника. Через эту полосу, казалось, невозможно пробраться. И вот из этой чащи за двумя подводами зорко следил человек. Он не спу­скал с них глаз до тех пор, пока они не скрылись где-то на хуторе Скуратовича. Тогда наблюдатель развалистой походкой двинулся в глубь леса. Прислонившись к де­реву, он заговорил:

— Можно было бы подумать, что это дезертиров ищут. Но зачем к солдатам комиссар по продразверстке едет? А если он едет проверять разверстку, то к чему ему столько солдат?

— А может быть, это вовсе не комиссар? — раздался голос из-под куста.

— Он. Я его узнал.

— Куда же они поехали?