Третье поколение - [8]

— Ирка! Иринка! — крикнул он. — Сестренка!

Девочка сначала не узнала его, а потом обрадова­лась и заволновалась.

— Ты подросла, Иринка! Куда это ты с кошелкой?

Она приподняла полотенце, закрывающее корзинку, и он увидел бутылку молока, кусок хлеба и половину серого коржа.

— Наш тата в больнице. Его офицер шомполом... знаешь? Проткнул.

— Ну, говори! Поправляется?

— Не знаю. Доктор говорит, что поправляется.

— Пойдем вместе.

На базарной площади сохранилось несколько домов. В одном из них помещались революционный комитет, военкомат, Чека. Словно сквозь туман, читал Кондрат самодельные, кое-как намалеванные черным на фанере вывески. Наконец добрались и до больницы. Он шел следом за сестрой. Она повела его разгороженным двором к третьему дому. Он все шел за нею. Иринка вошла в первую палату, где лежал отец. С удивлением обвела взглядом одну за другой все койки. На той, где она привыкла видеть отца, лежал кто-то другой, незна­комый.

— Где же тата? — спросила она.

Женщина в белом халате уткнулась в газету и, по­молчав, неохотно ответила, стараясь не смотреть на де­вочку:

— Его перевели в ту палату.

Иринка повела Назаревского в другую палату. Но и там отца не было. Они вернулись.

— Его там нет, — сказала Иринка, снова оглядывая койки.

Женщина в белом закрыла лицо газетой. Потом она медленно поднялась, как бы для того, чтобы поправить больному подушку. Иринка стояла растерянная. Ми­нуты три царило гнетущее молчание. Наконец один из больных поднял голову:

— Скажу тебе, дочка, правду. Помер недавно твой батька.

Кошелка с едой выскользнула из рук Иринки. Про­лилось молоко, бутылка с грохотом покатилась в угол. Теперь уже Кондрат повел сестру — они поменялись ролями. Он взял Иринку за руку, но она вырвалась и побежала к корзинке. Потом сама подала брату руку, и так они вышли из больницы. В морге увидели отца. Иринка словно онемела. До самого вечера лицо ее не высыхало от слез. Брат не утешал ее. Он отослал се­стренку домой, а сам начал хлопотать, превозмогая боль во всем теле.

Отца он похоронил на следующий день утром. Вер­нувшись с кладбища, сразу же лег в постель. Из всей семьи у него теперь осталась одна Иринка.

Жили они в старом доме, низеньком и сыром даже в летнюю пору. Трухлявые стены просторной комнаты были изнутри обмазаны небеленой глиной. Русская печь занимала много места. Два окна глядели во двор, а сени были общие с соседней квартирой. В этой квар­тире было много детей, были там и однолетки Иринки, и уже в следующие дни она попыталась возобновить с ними прерванные страшными событиями приятельские отношения. А когда оставалась одна, Иринка потихонь­ку плакала, скрывая слезы от больного брата. Лицо у нее было широкое, с большими синими глазами. Слезы оставляли на нем следы. На пятый день брат заметил, что сестренка не умывается и спит нераздетая. Все эти дни она ходила в одном и том же платье, в нем и спала. Брат сделал ей замечание, и девочка послушно стала умываться и снимать платье на ночь,

— Ты и прежде не умывалась?

— Умывалась и раздевалась

Кондрат Назаревский видел, как надломили ма­ленькую Иринку события. Он старался развлечь ее. Она уже несколько раз рассказала брату, как умерла мать в том году, когда он ушел в Красную Армию. Говорила она как взрослая и по-взрослому хозяйничала в доме. Однажды принялась мыть пол и вымыла и вы­скребла его довольно чисто. Ходила получать за брата паек, и на этот паек они жили вдвоем. Водила на до­рожные откосы пасти козу, сама ее доила, но от мо­лока отказывалась: все уговаривала больного брата, что­бы он сам, пил и поправлялся. При этом она едва сдер­живалась, чтоб не заплакать.

На третьей неделе Кондрат стал чувствовать себя лучше. За несколько дней до конца отпуска в город пришел по отремонтированному пути первый поезд. Вокзал был сожжен.

В день отъезда Кондрата Назаревского на дворе бы­ло пасмурно. Иринка проводила его. Приближался вечер. Они долго стояли на пустыре, неподалеку от сгоревшего вокзала, пока не началась посадка в пять товарных вагонов Это и был весь поезд. Кондрат втис­нулся в вагон и застрят у самого входа. Сдавленный со всех сторон, не имея возможности шевельнуться, он смотрел на привокзальную площадь и увидел там Иринку. Она подошла к самому вагону. Девочка остан валась одна в этом разрушенном городке, на иждивении комитета помощи семьям красноармейцев,

Кондрат надеялся, что в городе скоро откроют детский приют.

— Ты ж пиши мне, — серьезно сказала Иринка, не сводя глаз с брата, который все еще стоял неподвижно, сжатый со всех сторон, в дверях открытого вагона. Так ему придется, может быть, ехать большую часть пути. Но он ничего не замечал. Он смотрел на Иринку и чув­ствовал, что сердце у него сжимается до боли. Еще больнее стало, когда он увидел, что Иринка утирает слезы.

Поезд тронулся, и Иринка побежала рядом с ваго­ном, махая рукой. В эту минуту она совсем не была по­хожа на ребенка. Это был взрослый человек. Брат даже не мог помахать ей в ответ: руки были плотно за­жаты. Пустырь с Иринкой остался позади, даже город­ских развалин уже не было видно.

В вагоне красноармейцы затянули песню. Кондрату хотелось пробиться туда, но это было невозможно. И много станций проехал он, стоя на том же месте. Мысли начали проясняться. Впереди широко распах­нулся чистый горизонт.