Третье поколение - [13]

Пошел рассказать об этом сыну. Но в лесу на преж­нем месте никого не нашел. Скуратович удивился и встревожился. Ходил по лесу и даже отважился оклик­нуть Толика. Но никто не отозвался. Дома немного ус­покоился. Пришел сосед, хутор которого находился по ту сторону леса, и рассказал:

— Определенно говорят — под Варшавой у них не ладится. Может быть, они и отступят.

— Дал бы бог! — обрадовался Скуратович.

С неясными надеждами пошел он на гумно моло­тить рожь на семена. А на следующий день отправился в местечко — потолкаться среди людей, порасспросить и узнать, не отступают ли уже от Варшавы или когда можно ждать отступления. Он ждал и надеялся.

3

В сумерки разбушевался ветер, и к полночи похо­лодало. Братишка Зоси, спавший с отцом в сенях, ежился под дерюгой.

— Холодно мне, — сказал он, прижимаясь к отцу.

— Погоди, — ответил отец, — сейчас накроемся чем-нибудь потеплее.

Хотел было встать, чтобы взять что-нибудь и укрыть сына, но тут услыхал в хате шаги. Дверь в хату была открыта.

— Зося, ты? Почему не спишь?

— Я с вечера хлеб поставила. Потом рубашку вам зашивала.

— Возьми там что-нибудь малого накрыть.

— Не хватит завтра муки хлеб замесить.

— Достану где-нибудь, под отработку возьму.

— Пораньше бы, а то я завтра после хлеба пойду к Ивановым на молотилку.

— Так, может, они и муки дадут?

— Во дворе армяк на дровах сохнет. Сухой уж, на­верное. Я им накрою вас.

Минуту спустя Зося пришла с армяком и сказала:

— Кто-то стоит у нас за дровами.

— Тебе, верно, показалось... Кто там может стоять?

— Посмотрю из окна... Стоит, вон у стены. Ой, еще один стоит, во дворе у Ивановых, около столба.

— Ну и пускай стоит. Мало ли кто где стоит,

— А почему у нас за дровами?

— Уже поздно?

— Через час, наверное, светать начнет.

— Ложись скорее спать.

— От двора Ивановых идет к нашему дому.

— Не видать — кто?

— Темно... Еще двое подошли... К нам во двор идут.

Кто-то тихо постучал в дверь.

— Открой, хозяин, — было сказано по-русски, но каж­дый мог бы заметить, что говорить по-русски человеку было непривычно.

— Кто там?

— Красноармейцы. Переспать бы где-нибудь до солнца. Может, солома есть?

— Соломы малость найдется. Сейчас открою, только огонь зажгу.

— Да ладно там — огонь! На что он? Мы и в дом заходить не будем. Проводи нас, хозяин, к соломе.

Отец Зоси вышел на крыльцо и увидал троих. Ему показалось подозрительным, что одеты они не совсем по-военному. Только один был в шинели.

— Я вас в сарай отведу.

И он пошел впереди. Скрипнули ворота, он пересту­пил через подворотню и тут же с глухим стоном упал на колени...

— Вот тебе и разверстка и дезертиры! Поди теперь доноси, кто разверстку сдавать не хочет!

Теряя сознание, отец Зоси не мог отчетливо слышать эту фразу. Она прозвучала уже не для него. Что-то сда­вило горло, душило. Перед глазами шли красные круги, потом все стало казаться не то синим, не то белым... Но это было уже по ту сторону сознания. Так все и окончи­лось.

Зосе показалось, что отец вернулся в сени.

— В клети положили их? — спросила она.

Никто не ответил.

— Ну, где же твой армяк? — спросил мальчик. — Та­та, накрой меня скорей!

Мальчик услышал, что кто-то вошел в сени, и поду­мал, что это отец. Но в просвете открытых дверей он увидал кого-то чужого... В ту же минуту человек подо­шел вплотную к постели и тут же отошел. Зося услы­хала, как в сенях упало ведро с водой.

Не подозревая еще ничего недоброго, она вскочила с кровати и зажгла лампу. В сенях кто-то на ощупь про­бирался вдоль стены. Держа лампу в руках, Зося толк­нула дверь и остолбенела: незнакомый человек чиркал спичками, а они не зажигались — видно, отсырели. Стоял он спиной к дверям хаты и ощупывал стену. Братишка, окровавленный, лежал поперек постели.

Зося вскрикнула, уронила лампу. Бросилась обратно в хату и с размаху высадила трухлявую оконную раму. Кто-то ворвался в комнату. Она выскочила из окна и опрометью побежала по улице. Закричала она уже вдали от дома. За нею как будто уже никто не гнался. Она под­бежала к первому попавшемуся дому и застучала в окно. Крикнула что, братишку убили и что отец не вер­нулся из сарая. Пока подняла людей, улица уже осве­тилась пламенем. Языки огня выбивались из-под крыши Зосиного дома. Потом только выяснилось, что дом заго­релся от лампы, которую Зося уронила в сенях.

Минут через десять горело уже в нескольких местах. Ветер перебрасывал огонь. Но удивительно было то, что одновременно с Зосиным домом занялся и сарай: ветер дул со стороны сарая, и огонь никак не мог переки­нуться туда, да и стоял сарай далеко от дома. Сбежались люди и увидели Зосиного отца. Он лежал, перекинув­шись через подворотню: ноги наружу, а туловище в са­рае. Внутри сарая бушевал огонь, и с крыши на труп падали обгорелые жерди.

Кто-то вытащил его за ноги во двор. Теперь видны были окровавленные лицо и шея. Кровь текла изо рта и ушей. Его внесли в сад и положили на траву.

— А сарай они подожгли, когда его убили, — заме­тил кто-то.

Это и без слов было для всех понятно.

На следующий день около полудня случилось тут быть старику Скуратовичу. Как раз в этот день он на­думал свезти еще воз хлеба на ссыпной пункт. Ехать надо было вдоль сгоревшей улицы. Он остановил ло­шадь и стал рассказывать людям: