Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим - [61]
Богу люди еще оказывают уважение, которое не позволяет им делать слишком часто и слишком много Его образов, но, к сожалению, в свое время была упущена возможность одновременно запретить людям изображать Дьявола. По этой причине каждый считает себя вправе изготавливать изображения Дьявола без смысла и понятия, не оказывая мне при этом того почтения, которое принадлежит мне по праву. Если даже люди считают меня ничтожным, если они ненавидят меня, гнушаются мною, они не должны все-таки презирать меня, ведь я могущественнее их и останусь таковым до скончания всех дней, и если они уповают на помощь, милость и спасение от Бога, то этого они будут ожидать еще некоторое время, ибо конец всех дней еще далек, и Бог пока удалился из этого мира, а до того времени им придется смириться со мной, создателем этого мира. И если уж меня нельзя победить, поскольку никто меня до сих пор не побеждал, даже сам Бог, что Ему, возможно, удастся в конце всех дней, но пока еще ничего не решено, поскольку битва на равнине Армагеддона [в христианских представлениях — место эсхатологической битвы на исходе всех времен, в которой будут участвовать «цари всей земли обитаемой», (Апок. 16:14–16). — Прим. пер.] еще не состоялась, хотя некоторые люди уже явно к ней приступили, то людям не удастся избавиться от меня, поэтому не лучше ли было бы для них, если бы они раз и навсегда примирились со своим положением и перестали бы со всей силой оскорблять и высмеивать Князя их мира.
За эти долгие годы мне пришлось уяснить себе, что люди никогда и ни при каких обстоятельствах не будут меня любить, несмотря на то, что я после изгнания их из Рая предоставил им мой мир в качестве убежища, и в нем людям живется, в принципе, неплохо, особенно если принять во внимание, что и в те времена, и сегодня моему миру не было и еще долго не будет никакой альтернативы. Я понял, что властелин не может рассчитывать на любовь, поскольку узами любви является благодарность, а коль скоро люди скверны, то они рвут эти узы при каждой возможности ради собственной выгоды. Боязнь же скреплена узами страха перед наказанием, который никогда не оставит людей. Таким образом, для меня давно решился спорный вопрос, что лучше — быть любимым или ненавидимым. Я отвечу так: самое лучшее, естественно, чтобы тебя любили и боялись, но поскольку трудно это объединить, то пусть лучше боятся, чем любят, если от чего-то одного все-таки приходится отказываться, ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны, нерешительны и лицемерны, полны страха перед опасностью и полны жажды наживы[87].
Здесь я должен признаться, что очень хорошо использовал страх людей, после того как понял, в чем тут дело. Страх представляет собой результат уравнения со многими известными: люди недовольны, так как их выгнали из Рая, они нетерпеливы, поскольку они узнали, что Смерть не оставит им времени спокойно ожидать возвращения в Рай, а результатом этого становится страх, что они упустят или потеряют что-то из того, чего они с трудом добились, обманывая или обворовывая других.
В моем алгоритме страх играет очень важную роль, во всяком случае, когда речь идет о действиях и поведении людей, так как вряд ли найдется другая такая приманка, чтобы эффективно управлять ими, подталкивая в нужном направлении, хотя первоначально меня поразили побочные явления страха. Я никак не ожидал, что реакция на страх непосредственно скажется на изменении частоты дыхания и потери контроля над мышцами; я, собственно говоря, хотел, чтобы люди взяли, наконец, инициативу в свои руки, а не только делали в штаны.
Однако со временем я научился использовать страх в правильно подобранных дозах, так как люди, если не испытывают страха, не будут контролировать и концентрировать свое вожделение, они с удовольствием будут отвергать достижения культуры, а их реакции не выйдут за пределы жалоб и причитаний. У людей есть страх перед всем — перед природой и самими собой, перед великим и малым, но, прежде всего, перед страданиями и смертью, лишь иногда его превозмогает алчность, и в этот момент люди забывают обо всем. Однако алчность, в конце концов, это тоже не что иное, как страх упустить что-либо или не попользоваться чем-то, прежде чем смерть предъявит свои права. А поскольку люди хотят помнить только прекрасные дни в Раю, а не то, что они сами виноваты в том, что их изгнали оттуда, они чувствуют себя свободными от любой ответственности и видят во мне источник всех их невзгод и всех страхов.
Постепенно я привык к тому, что люди взваливают на меня вину за все беды в этом мире, словно сами они к тому не причастны, хотя и они давно заметили, каким эффективным оружием может становиться страх, и не устают непрестанно применять это грозное оружие друг против друга. Все равно меня просто бесит, что люди, после всего того, что за эти долгие годы я сделал, используют меня, чтобы нагнать страху на других, и при этом придумывают картинки, которые вряд ли что-то может превзойти по своей мерзопакостности. Но ведь невозможно изображать Дьявола, равно как Бога и ангелов. Я говорю это неохотно, но в данном случае это явно не по плечу человеческому искусству, сколько бы они ни давали воли фантазии. Сначала меня, как и Бога, изображали стариком с длинными волосами и бородой, что справедливо только в том отношении, что поистине могущественным и мудрым можно стать только с возрастом. В людском понимании возраст может быть связан со страданием и слабостью, но разве не были за это время приобретены опыт и спокойствие, которые и есть кладезь могущества и мудрости? Против изображения меня пожилым мужчиной я, пожалуй, возразил бы, что они низвели меня до человеческого обличья, впрочем, жаловаться не буду.
