Трагедии - [60]

Как некоторый Змей в дни прежние, в Раю.

Кто с ветром борется — уронит честь свою.

Здесь принести хвалу ван Схагену пристало [328],

Который, совестью не мучаясь нимало,

Чтоб кучера смирить — садясь в повозку, кнут

70 Брал в руки, говоря: "Будь осторожен, плут!"

Учить учителей — закон, как то ни тяжко.

Возницу усмири — смирится и упряжка.

И вот — повозка мчит; путь — божья колея.

Чего не сможет тот, молчит гордыня чья,

Кто скромно пред жезлом ван Схагена склонится?

Выходит, что седок искусней, чем возница!

Как гордо честь свою ты, дворянин, вознес!

Как чутко ты блюдешь качение колес!

Заставить всех плутов склонить и спрятать морды —

80 Так Рифмача корил Вильгельм [329], седой и гордый.

Искусство клеветы — в союзе с адской тьмой.

Вот, Фландрия была задета сей чумой [330],

И мигом рухнуло от малого коварства

Все благоденствие, вся прочность государства,

И берег сей предстал, как все иные, наг.

Нет, все же есть у нас меж рыхлых дюн — маяк.

Держи страну в узде, о Ландеслот, — и все же

На Волчегнева вздень намордник, да построже!

Покуда совладать с ним хочешь ты добром,

90 Нечистый глас его гремит, как Божий гром,

Грозу усердно столь зовет сей плут упрямый,

Что по стране вода уже смывает храмы,

И станет пуст вот-вот корабль просторный твой.

Об этом Роберт знал и славный Рулевой [331]:

Он прыгнул бы за борт, не будь уверен свято

Во всех, от боцмана до юнги и солдата.

Порядок нам ладью спасет и обновит:

Распущенность есть плод, что слишком духовит

Для обоняния, как тяжкий смрад звериный —

100 Негодна эта вещь в пути через пучины.

Что суше в благодать, то морю ни к чему.

Красивый попугай живет в ином дому,

Но если он болтлив сверх меры, думать смею —

Захочется свернуть сему поганцу шею.

Коль слово — лишь одно, мы зрим в сем образце

Златое яблоко в серебряном ларце, —

Как злато, мудрый чтит слова и числит строго;

Напротив, тот, кто их извергнет слишком много,

Вотще надеется в конце торжествовать

110 Над мыслями судьи. Юнцам — и то плевать [332]

Теперь на королей, соседей наших славных,

На всех, кто выше них, тем более — на равных.

Что грех для христиан — к тому их и влечет,

И, чем грязней свинья, тем боле ей почет,

Особо ж — коль во храм явиться довелось ей,

Сердца же змей полны, и жаб, и мошки песьей.

Здесь каждый убежден в безгрешии своем,

Собратий во Христе он съесть готов живьем,

Но, диспут проиграв, смущается не слишком:

120 Афронта он не зрит своим тупым умишком.

Закрыть врата небес врагам и чужакам!

Кому пристала честь — тот связан по рукам.

Но силы света тьма вовек не подневолит,

Крупица истины пусть робко, но глаголет,

А Лицемерие тем временем — в цвету:

Спор о божественном — назвали склоку ту.

Иль в агнчью шкуру всяк желающий проникнет?

Но, ибо волки суть, кой-кто порою рыкнет,

Начнется мерзкий визг и вой вокруг креста —

130 Да обуздается навек сия тщета,

Да будут ввергнуты в покорство эти звери!

Коль скоро истреблен и враг во божьей вере

(В стране истерзанной бывает, что и так)

Они — утешены. Любой неверный шаг —

Их волей ринется лавина кар суровых

На тех, кто в Библии — скамья для стоп Христовых.

Разумный, зря сие, вскричать готов всегда:

И нам — не только им — грозит сия беда!

Наследство общее — Христовой веры благость,

140 Кто спорит с тем — о том и говорить-то в тягость.

Я знаю неких Пап [333], что, Францию деля,

Себе присвоили владенья короля,

И вот — растерзана свобода Ла Рошели.

Не то, чтоб мы при сем как зрители сидели,

Но зрим, как тот, кто слеп, быть алчет знаменит.

Так Люцифер алкал [334] взнести свой трон в зенит,

Однако сброшен был в пучины преисподней,

Бескрыл и жив одной лишь милостью господней.

Глаза имеющий — способен зрить вполне,

150 Сколь много бед такой призор чинит стране.

Клевреты сих владык — разнузданная свора.

Нас да спасет господь от оного призора,

Мятеж бессмысленный — цель коего и суть.

Да будет Случай нам взойти на верный путь,

Да воцарят у нас по твердому веленью

Мир, и согласие, и польза населенью.

ОЛИВКОВАЯ ВЕТВЬ ГУСТАВУ АДОЛЬФУ, [335]

дабы подвигнуть Его Величество к пощажению Кельна, моего родного города.

О чем на воле распевает пташка?

Возможно жить везде,

Но о родном гнезде

Забыть навек — невыносимо тяжко!

Вот так и я: пусть жизнь моя привольна

На новом берегу, —

Но все же не могу

Забыть родные пепелища Кельна.

Там я познал вкус молока и мода,

10 Я там когда-то рос

Среди богатых лоз,

Я из фиалок пил росу восхода [336].

И этой влаги сладостной отведав,

Тревоги не таю:

В моем родном краю

Полощут гордые хоругви шведов.

Как рейнский лебедь, я хотел бы новый

Теперь сложить пеан,

Чтоб Марс полночных стран

20 Сей сад не вверг под конские подковы.

Паденье стен незыблемого Тира [337]

Явило смертным весть:

Сегодня славе цвесть,

А завтра — тлеть, и в этом бренность мира.

В бою не устояв, спасенья ради [338],

Щиты сложил Сион,

Вождя встречает он,

Покорствуя в торжественном наряде.

И вождь грядет, — ища его защиты

30 И вверившись судьбе,

Склоняются в мольбе

Первосвященник, а за ним — левиты.

Зрит юный вождь склоненные кедары [339],

И вот, отпламенев,

В нем гаснет бранный гнев,

Решает он избавить град от кары.

Он видит златозвездные покровы,

Смиреньем осиян,

Он в линиях письмян

40 Читает имена зверей Еговы.

И он, чья ныне мощь неуязвима,