Трагедии - [59]

Ни на единый миг не опасаясь кары,

Не платит пошлины, — коль платит, то гроши,

120 С контрабандистами считает барыши

И казнокрадствует, притом совсем без риска,

Поскольку есть на все кредитная расписка,

И часто говорит, что, мол, ему не чужд

Весь перечень людских наклонностей и нужд.

Что ж, кто последним был, возможно, первым станет.

Все лупят ослика — общинный ослик тянет.

Вези, осел, зерно! Держава ждет муки!

Нам должно погонять, тебе — возить мешки,

Доволен будь, осел, гордись своим уделом,

130 Свободен духом ты — пусть несвободен телом.

Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом,

Нам это не к лицу, а ты — рожден рабом.

По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку!

Животное бежит, забывши про одышку,

Про кашель и про пот, — торопится в грязи.

Коль взмолишься, упав, то все равно ползи,

Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью

Из христианских чувств его лупцует тростью.

Как страсти, злые столь, в сердцах произросли?

140 Как не разгневаться? Управы нет ужли

На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой?

И долго ль кары ждать сей шайке вороватой?

Неужто палачи перевелись у нас?

Их целых три нашлось[321], увы, в недавний час...

А если спросит кто, о чем такие речи, —

Отвечу: знаешь сам, ты, подлый человече!

Красуясь наготой, рыдает эшафот,

Клиентов столько лет он безнадежно ждет,

И скорбно каркает, над площадью летая,

150 Некормленых ворон обиженная стая.

Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья —

К сверженью всех я вся, мол, призываю я,

Мол, требую господ лишить господской доли, —

Слова такие — ложь, конечно, и не боле.

Крестьянину оброк положен был всегда,

На свой надел права имеют господа, —

И поглядите все, чьи упованья благи,

На Йориса де Би [322], на пчелку из Гааги,

Кто потреблял нектар, — поклясться я готов, —

160 Лишь со своих лугов и со своих цветов.

О славные мужи, скажите мне, когда же

Беднягу-ослика избавят от поклажи?

Он выбился из сил, притом уже давно, —

И что убережешь, коль все расточено?

В былые дни казне был пересчет неведом,

Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам!

О благородный Хофт, поэзии глава,

Моя встревожила курятник булава,

Не трогать личностей поставил я задачей:

170 Да слышит слышащий и да взирает зрячий.

По мере сил воздал я вашему отцу,

Быть может, хоть листок приплел к его венцу.

Сие порождено не суетною лестью,

Но только искренним стремленьем к благочестью.

С натуры список мой, бумаги долгий лист,

Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист

Продляет век души, запечатляя тело, —

Чтоб жить она могла, пока творенье цело?

ГАРПУН [323]

Йонкеру Ландеслоту, господину Фрейбурга.

Любезный Ландеслот! Я с некоторых пор

Прознал, сколь знаменит ваш пастырь, Миротвор [324],

И, мню, хвала ему — словес не праздных ради,

Всеуста речь о нем во малом пашем граде;

Он безыскусную любовь людей стяжал;

Он господу служил и власти прилежал,

Он в дикие сердца, и злые, и пустые,

Вселял и доброту и мудрости простые.

Вся жизнь его была — как благодатный злак.

10 Он соль души являл. Его не влек никак

Соблазн владычества. Тьмы зла пред ним бежали.

Он в сердце Сберегал библейские скрижали

И добродетелей хранил извечный свет.

Порог, попранный им, храпит священный след.

Словами кроткими давал надежду хворым

И не помог бы он в несчастий котором?

При сем наставнике утишился разврат

И крючкотвор в суде смиренней был стократ,

Кинжалы ржавели, но шел запой в трактире,

20 Лишь доброчестие гремело вольно в мире.

Он малого желал, во многое вникал

И наставлял на путь всех, кто его алкал:

Он редко приходил за стол к вельможным барам,

Веселье одобрял, был беспощаден к сварам, —

Покуда жив он был — блаженствовал народ

И мог спокойствовать почтенный Ландеслот.

Сколь бы желательно для града и деревни,

Чтоб вера я теперь, блюдя обычай древний,

Творилась не одним плетением словес

30 (Кто смел его почесть за промысел Небес?)

Но состраданием, но простотою слова —

Иначе все к чему наследие Христово?

Душою Миротвор вник в истину сию,

И оттого цвело добро в его краю;

Ему внимающим — пес он любовь едину,

Как добродетели ядро и сердцевину,

И знанью праздному — предпочитал дела:

Как млеко, истина ко страждущим текла.

Когда питатель нам подобный послан Небом,

40 То можно сократить учет пустым потребам [325]

И уберечь свой град, отнюдь не содержа

Охраны от убийств, насилий, грабежа;

Господни пастыри нуждаются едва ли,

Чтоб неразумные бесплодно бунтовали,

Здесь не хранят того, чего не могут съесть,

Но каждый из людей доволен тем, что есть,

Общину ни один вовеки здесь не предал,

Как в век апостольский, что хитростей не ведал,

Здесь Церковь — агнчий сонм, корзина голубей,

50 Во имя коей бог сошел в юдоль скорбен.

Но — пастырь Волчегнев [326] теперь в зените славы,

Народ усвоил днесь вполне медвежьи нравы:

Мню, внемлет Ландеслот сим грубым словесам —

В который бы из дней не горевал он сам?

Сельчане восстают, противясь высшей власти,

Все тело общества поделено на части,

Миросогласие жестокостью сердец

Везде погублено, и сгинуло вконец

Все то, что Миротвор воздвиг с любовью детской;

60 Кричат: Мое! Твое! — и рвут кусок соседский.

Сей Кристиан [327], чей нрав нам наконец-то зрим,

Вопит: "О что за яд распространяет Рим!"

Не правда ль, истина преподана умело?

Мизерный тела член в большое рвется дело,