Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы - [10]

Столкновения и драмы в душах героев, рождения внуков и гибель Николая Дерюгина в космосе, сложная судьба Аленки, в душе которой, заслоняя и Брюханова, и Хатунцева, живет образ молодого разведчика-партизана Алеши, искания художника Рославлева — все это необычайно раздвинуло рамки повествования в романе. Романы Петра Проскурина «Судьба» и «Имя твое» — произведения сложной реалистической структуры. Главный принцип, подчиняющий себе и процесс сюжетосложения, формирования стиля, искусства портрета, диалога, особенно очевидный в «Имени твоем», можно определить, вероятно, так: Петр Проскурин стремится «повествовать, рассуждая» и одновременно — «рассуждать, повествуя»… Этот метод рассуждающего повествования приводит к известной свободе перехода образа (того же Захара), картины (той же степи с ее глубинными зовами, группы берез с ее «песней берез») в общую, отвлеченную мысль и, наоборот, рождению образов, сцен, картин из общей мысли, из раздумья, в достаточной мере отвлеченного. Уже сейчас очевидны выигрышные моменты движения художнической мысли Петра Проскурина — одного из мастеров современного русского романа. Ему удалось создать собирательный образ народа, живущего, сражающегося и, самое главное — глубоко осознающего себя в бурном и изменчивом мире. В сущности, Захар Дерюгин при всем изобилии невероятных, парадоксальных деяний, падений и взлетов предстает в современном литературном процессе как живое воплощение безграничных возможностей народа-созидателя, народа-творца.

У «звездного порога» — как называется последняя глава «Имени твоего» — перед новыми свершениями, обещанием их, является и небольшая, полная пронзительной силы любви к матери, к Родине, великой и «малой», деревенской, повесть «В старых ракитах» (1980); в предчувствии новых забот и открытий остановился сейчас талантливый писатель. Но остановка — не прекращение развития, движения мысли. Многообразие тревог, глобальность помыслов и задач — от порога деревенской избы до звездного порога, стремление запечатлеть человека в его необыденных связях с миром — все эти черты, присущие Петру Проскурину, талантливому певцу современности, весь пройденный им путь, делают его работу в будущем все более интересной массовому читателю.

Виктор Чалмаев

КОРНИ ОБНАЖАЮТСЯ В БУРЮ Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В июне было много солнца, с утра и до ночи оно стояло в небе, и в нагретой сырости появились тучи гнуса, он облеплял все живое, и олени уходили на открытые, ветреные места, у людей распухали и горели лица.

От низин несло холодом, там еще лежал нерастаявший, ноздреватый снег, а на возвышенностях уже запестрели цветы: карликовый камчатский лавр, подснежник, голубика, жимолость; косяки уток носились над разбухшими протоками и речками, густо шел на нерест в залитые водой травянистые места плодовитый карась. На сопках, наполовину белых, холодно искрились в синей высоте еще не тронутые снега; тайга у их подножий была испещрена недолговечными ручьями, в смолистом, словно промытом дождями воздухе стойко удерживались запахи прели и сырости.

Было воскресенье, на делянах лесорубов стояло затишье, молчали передвижные электростанции и тракторы, не было видно людей; когда на одной из дорог раздались голоса, проворная белка стрелой взметнулась по старой лиственнице на самую вершину, сердито фыркнула, торопливо замелькала по голым сучьям, иногда останавливаясь и замирая, присматриваясь к движущимся внизу людям, но они были заняты лишь собой, в их движении не было ничего угрожающего, и зверек скоро успокоился и стал чиститься. Александр, заметив его, тут же забыл и опустил глаза; он был высок и несколько сутуловат от возраста, лица его пока не касалась бритва, и во всем облике проглядывало много детского, неустоявшегося. Помахивая веткой, он шагал рядом с девушкой, осторожно обходившей непросохшие места, и не обращал, казалось, на нее никакого внимания, но это было не равнодушие, а скорее близость, когда люди, находясь рядом, понимают один другого почти без слов. И действительно, стоило ей слегка задуматься, как он тотчас спросил:

— О чем ты?

Он уловил в ее глазах растерянность.

— Никак не могу представить, что мы уже взрослые, Сашка… Ты вот уже окончил школу, мне остался один год…

— Да, — улыбнулся он неопределенно, — говорят, выпущенная из клетки птица долго не решается улететь.

— Человек не птица, и все же…

— Что? — спросил он, с любопытством взглянув ей в лицо.

— Непривычно как-то. Десять классов — и ты взрослый человек.

— Удивительное открытие!

— Смеешься!

— Приходится… Да ты погоди! — Он взял ее за руку. — Я ведь шучу. Зачем мне смеяться? Вот я недавно слышал от Генки Калинина, что ты меня любишь, ему вроде бы сестренка сказала.

С его стороны это была всего лишь шутка, но она сразу посерьезнела, она и раньше чувствовала перемену, назревавшую в их отношениях, только когда все это началось? Жили рядом, думала она, с усилием хмурясь, росли на глазах друг у друга, вместе учились, и всегда им было друг с другом интересно и свободно, а вот с некоторых пор он стал глядеть как-то иначе, словно бы со стороны, словно что-то отыскивая в ней и оценивая, и все это начинало ее тревожить, хотя и само смутное, не совсем приятное чувство беспокойства было ей приятно. А он старается делать вид, будто все остается по-прежнему, и они продолжают приглядываться друг к другу и ищут, все время ищут встреч. Видеться хотя бы мельком, хотя бы издали стало какой-то непреодолимой потребностью; вот и сейчас в его шутливых словах опять чувствуется желание отвлечь ее от главного, и в голосе у него неуверенность, почти просьба, а глаза странно вызывающи.