Ткач - [33]

— Поверь мне, мы еще встретимся.

— Верю, брат.

Дентар тяжело вздохнул, выслушав Сида.

— Не лучше ли вам остаться? Затаиться? Мы умеем прятать то, что необходимо спрятать.

— От них нельзя спрятаться, от них можно только убежать. Я больше не хочу бегать, да и Тилл не хочет.

— Ты уверен? Она ведь маленькая девочка. Ты поиграл с ней в свадьбу, а она поверила…

— Дед, мы никогда не играем в свадьбы. С Путём нельзя шутить.

— Путь, путь! Откуда ты знаешь, что в твоей жизни ложно, а что должно стать судьбой? Может, и нет никакой судьбы, и только человек решает, что произойдет или не произойдет с ним!

— Путь — это то, что произошло и не произошло. Мы лишь с покорностью принимаем его, а он милосерден к покорным.

— Покорность! Это глупость, а не покорность!

— Считай так, если тебе от этого спокойнее. Я же считаю иначе. Я вправе противиться и лжи, и грубости, и злу на своем Пути, я вправе защищать то, что мне дорого, если кто-то или что-то осмелится у меня это забрать, я могу объявить себя нищим, а могу — королем, но при всём этом я понимаю, что каждая крупица, даже крохотная и ничего на первый взгляд не значащая, — часть Пути, который я должен пройти до конца.

— А что в конце?

— Вечность. Или смерть. Всё зависит от того, как ты шел.

— Но вечность предполагает новый путь…

— Да.

Дентар прищурился:

— И сколько путей ты уже прошел?

— Пока ни одного. Мой отец, насколько мне известно, сейчас на пятом витке.

— Чтож, желаю и тебе достичь начала нового витка.

Сид коротко кивнул. Признаться, он не ожидал подобного завершения разговора. Конечно, дед был мудр, но и вспыльчив и обидчив вдобавок. Должно быть, Сид был достаточно убедителен: Дентар смирился с тем, что заботы о Тилл теперь лежат на чужих плечах, и нет более смысла пытаться перетянуть на себя хотя бы часть их. Чужак всё еще настораживал, временами пугал ледяным взглядом, но Дентар начинал верить ему, его знаниям, его силе. Природу их дед не знал, но сердцем чуял, что она истинна.

— Когда они придут, что нам делать?

— Ничего. Вы не почувствуете их, не увидите, никак не поймете, что они рядом с вами.

— А вы?

— Мы не доставим им удовольствия чувствовать себя победителями. Мы не опустимся до того, чтобы сравнять себя с дичью. Мы уйдем раньше.

— Когда?

— Думаю, на закате.

И они ушли. Растворились в воздухе в центре каменного круга. Фин похлопал деда по плечу. Старик будто ссохся, казался хрупким и смертельно больным. Тилл смеялась, махая рукой на прощанье, а Дентар сглатывал один за другим подступающие к горлу комки слёз — и улыбался в ответ. Теперь слёзы куда-то ушли, ни одной не удалось найти. Дед просто смотрел на трёхлунье и всё еще улыбался.

Несколько секунд Фин всё же постоял рядом с ним, а затем пошел прочь: дальше от каменного круга, дальше от гор, с каждым шагом дальше от Далекого Сбора. Он шел, а луны безмолвно хохотали ему в спину. Кажется, он ощущал этот смех затылком, но поворачиваться не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Под ногами расстилалась жесткая трава, ладони рассеяно поглаживали стебли её, осмелившиеся приласкаться к рукам. Он шел, не ища направления, он уходил. Один.

Глава седьмая

И светила луна, и плыли по реке корабли, и рассыпанные веслами брызги мерцали земными звездами, и тишина не прерывалась ничем, кроме плеска волн, бьющихся о деревяный борт. Лодьи плыли скоро, взрезая лунные дороги, пролитые на воду, не останавливаясь у берегов, не замедляясь в стремнинах. По бортам каждой из пятнадцати черной вязью орнамента пробивались древние руны, оживающие в неверном свете факелов и луны. Превращаясь в менестрелей, руны пели о битвах и богах, о девах гордых и прекрасных, о песне соловья, приветствующей новое рождение, о великом богатстве и великом подвиге.

Он обогнал идущие суда еще утром. Туман надежно скрыл скакуна и наездника, а шумный ночной дождь, пропитавший землю, сделал галоп неслышным. Какое-то время он оглядывался, ожидая свиста, улюлюканья или мечущихся по палубам огней, но весла поднимались и опускались ровно, и тишина, сковавшая корабли, осталась неизменной. Всадник почти летел, ветви хлестали его по лицу, плащ был изодран, а конь всё рвался вперед, словно утратив всякий страх, всякое сомнение. Время от времени всадник наклонялся к шее жеребца, что-то тихо и быстро шептал тому на ухо — и бег только ускорялся. Мшистые камни и поваленные деревья, мрак ночи и холод — не препятствие для несущего вести.

Кажется, его заметили — или почуяли? — еще до того, как он появился из леса. Обычно мрачные, затянутые облаками горы вселяли уныние, граничащее с истерикой: должно быть, только боги могли проникнуть сюда в приподнятом настроении, но никак не смертные. Теперь же утесы вселяли чувство защищенности и словно бы расступались приветственно. На мгновение закрылась в голову мысль: «Не стал ли я подобен богам?» Крамола тут же была вырвана из души с корнем, несущий вести осадил скакуна, почтительно возвел глаза к горным пикам, вздохнул и рванулся к замку.

Он знал, что корабли еще несколько дней не появятся в долине, но всё равно спешил. Река огибала скалы, лишь с севера неглубоким потоком проникая сквозь горные отроги. Судам еще нужно было миновать Северные ворота, что требовало долгого магического ритуала, поднять паруса и приветственные флаги — медленное их следование по долине должно быть поистине величественным зрелищем. Всадник миновал уже половину долинного пути до замка. Заснеженное пространство словно втягивало в себя, засасывало, неумолимо приближая глыбу замковой скалы и высокие стены дворца. Низкорослые деревца, растущие вдоль дороги, скручивали ветви в замысловатое кружево, повторяющее облачный узор неба. «Это было бы прекрасно», — думал наездник, — «прекрасно, если бы не вечный холод».