— Сюда! Сюда! — Вода гулко подхватывала женские голоса, казалось, что платан рядом, а он был не близко.
— Осторожней, сынок! Господи, да он же плавать не умеет!
— Отлично плывет! — кто-то ответил ей юношеским басом.
Было похоже на сон, потому что плыли над теннисной сеткой, сквозь мутноватую воду виднелись расчерченные квадраты спортплощадок. Плыли над дорожками, клумбами и скамьями…
И вот платан. Ушли под воду металлические балки, на которые опирались концы ветвей, такие толстые, что каждая могла бы служить стволом взрослому дереву.
Из последних сил, задыхаясь, вскарабкались на нижнюю ветвь. Лесь прижимал к себе дрожавшего Щена. Ручьи сбегали с них в воду.
Над ними, в развилке ветвей, разместился помост из широких досок.
— Лесик… — в порванном халате, осунувшаяся, с по-детски заплетенными косичками, мама Аля склонилась с помоста, легкой рукой погладила Леся.
— А Димка? — замерев от тревоги, спросил он.
— Тут он. Спит. Перепугался, когда ветер крыши сдирал.
— А Лев-Лев? Он пришел?
— Цел он, цел, не волнуйся.
— Мамочка Аля, мы такое про него узнали, такое… Когда он в партизанах был, он…
— Да обсуши ты их, Алевтина, у них зуб на зуб не попадает, — распорядился сверху молодой женский голос.
Мама Аля заторопилась:
— Погоди ты с рассказами, сынок! — Подала полотенце: — Раздевайтесь. Вытритесь досуха. Да не смотрю я. Застеснялись! Давно ли мы вас в тазу мыли?
Стуча зубами, сняли трусы и рубашки, выжали. Завернулись в байковые одеяла. Мама Аля пристроила одежку сушить, вылила воду из рюкзака, выжала свитер Льва-Льва.
— Ой, — застонал Вяч, — там ириска в кармане для Димки!
От нее осталась одна липкая бумажка.
— А я всю дорогу удерживался, не съел, — вздохнул Вяч.
Мама Аля приказала:
— Лезьте на помост! Крепкий! От игры «Зарница» остался… И собаку? — испугалась она.
— И Щена, — твердо сказал Лесь. — Он же не водоплавающее.
И мама Аля бросила полотенце, чтоб он обтер пса.
Помост был большой, тут мог заседать целый военный совет. Висели два гамака, сделанные из одеял. Из одного выглянула женщина, к груди прижимала сверток, обернутый шалью. Посмотрела измученными глазами:
— Вот и мы тут с Сережкой. Теперь вместе с вами погибать или побеждать.
— Побеждать! — ответили два голых мальчика в одеялах.
Сколько раз они видали на экране кино, как прилетают вертолеты и спасают людей. Спасут.
В гамаке по-домашнему посапывал Димка. На голове у него была мамы Алина клетчатая косынка. От одного взгляда на этого теплого человека забылось, что кругом вода, что кругом — беда. Здравствуй, Димка в клеточку!
Из термоса мама Аля им налила кофе.
— Хлеба нет, ничего нет.
Кофе был почти горячий, вот чудо!
Мама Аля торопливо рассказывала:
— С горы, потоком… Враз отрезало путь к лесу. Да и там ветер деревья валил, страх глядеть… На чердаке отсиживались… А грохот, а вой… — прижала руки к щекам. — Ветер железо с крыши подцепит за угол и враз ее в ролик скручивает и сдирает… Добрался к нам Лев-Лев. Говорит: «Платан за двести лет много бурь выдержал; выстоит и сейчас». Снял с петель дверь, и всех по одному переправил. Он и гамаки подвесил из казенных одеял. Думаю, не станут с меня за них высчитывать, целые они, одеяла…
Дробно простучало где-то. Дятел, что ли?
Мама Аля спешила выговориться, слишком много тревог накипело на душе. Лесь жалел ее: от пережитого волнения у нее дрожали губы.
— Счастье, что у нас пересменка, ребят нет. Первую смену вывезли в город, а вторая еще не прибыла. И начальник там, в городе, и врач, и медсестра, все. Только мы с Таней-поварихой да Коля, вожатый… — И вдруг она так неожиданно, невпопад рассмеялась: — Кастрюлька с лапшой в кухне плавала, вот честное слово! Коля выловил. И термос принес. А то бы вовсе оголодали. И вас накормить нечем…
— Где Лев-Лев? — нетерпеливо спросил Лесь.
— С час назад ушел, сынок. На турбазу. По телефону вызвать помощь. У нас линию оборвало.
— И там, — мрачно сообщил Вяч.
Значит, разминулись в лежачем лесу. Как ему продираться сквозь бурелом? Он партизан, дойдет. Может, там телефон уже починили. Надо же вывезти детей и женщин, им не пройти по лежачему лесу.
…Лучше бы я пошел вместо тебя, Лев-Лев. А Коля, их вожатый? Он почему?.. Он ведь молодой…
На что бы он сейчас ни смотрел, все было для него Дедом. Вода — по ней ночью он переправил людей. Гамаки — он смастерил их, несмотря на руку. Все люди, маленькие и взрослые, — все было сейчас для него Дедом.
— Мамочка Аля… — Он тронул ее руку. — Когда Лев-Лев партизаном был, он… Да послушай ты меня, мама Аля!
Нет, не достучишься…
Она устало провела рукой по лицу:
— Господи, разве сейчас до рассказов! Знаю я, все знают, что он в партизанах был. С Колей что делать, ума не приложу. Беда с ним.
— А что? Что?
— Крыльцо рухнуло ему на ногу, сынок. Еще до прихода Льва-Льва. Перелом. Сам себе шину накладывал, перевязал. Не беспокойтесь, говорит, мы это на военных занятиях проходили.
Опять дробно простучало, разнеслось по воде.
— Он и стучит, — сказала мама Аля. — Целый день стучит. То ли ему так легче?.. — Стук смолкнул.
— Здорово! — хрипловатый юношеский басок снизу.
Они свесили с помоста головы. По ту сторону неохватного ствола, на воде покачивалась створка двери, привязанная к платану. На этом плотике лежал Коля Мосолов. Бледный, прямые светлые волосы отброшены со лба.
