И Лесь тоже не слез с сосны и тоже снял жокейку.
И тогда на них напали две вороны. С гортанными криками, с треском крыльев они камнем кидались на мальчиков, норовили побольней ударить клювами в незащищенные затылки, в лицо. Никогда в жизни ребята не видали таких злобных ворон.
У Леся по лбу текла струйка крови. Вяч с воем подполз под ветки и накрыл макушку двумя руками. Щен с лаем носился за птицами. На лету ворона долбанула его в затылок, он взвизгнул.
Лесь поднял тяжелую сломанную ветку. Хвойные кисти свистели в воздухе. Птицы, остерегаясь, стали кружить выше, а он схватил камень и запустил в них. Они отлетели на дальнее лежачее дерево. И долго еще оттуда кричали вслед мальчикам, угрожая. Когда немного прошли, увидали на земле мертвого вороненка. Он лежал, распластав сломанное крыло. Наверно, этой страшной ночью его выбросило из гнезда.
— Вяч, не будем на них злиться, они, наверно, думают, что мы с тобой лес повалили.
— А в затылок клевать честно? — спросил Вяч, потирая голову.
— Знаешь, Лев-Лев говорит, что опунции, такие ушастые кактусы, превратили свои листья в колючки потому, что их много обижали.
— Ну и что? — спросил Вяч. — То кактусы, а то вороны.
Где ты, Лев-Лев? Ты дошел? Ты около мамы Али? Ты живой, да? С вами ничего не случилось? Скорей бы мы пришли, а то мы очень устали…
— Гляди! — заорал в восторге Вяч. — Гляди, я нашел!
Он поднял желтый пластмассовый автомобильчик. Вот и примета. Наверно, сюда ходила гулять Димкина дошкольная группа, они же маленькие, далеко не могут. Значит, уже близко.
Корневище, яма, сыпучая земля, раздавленный куст, ствол, яма. Оседлали, перелезли, нырнули, проползли. «А ну, колючая, подвинься! У, чертов корень, развесил мочалу, насыпал земли нам на макушки!»
Сил прибавилось. Стоячее дерево! Другое! Еще! Они обступили их. Ребята хлопают по милой шершавой коре. Деревья стоят макушками вверх. Мальчики перелезли через последний поваленный ствол. Кончился бурелом. Они не сбились с пути, вот их тропа, тут. И опять цветут розовые колокольцы меж глянцевых листьев…
Но тишины нет. Какой-то ровный шум стоит в безветренном лесу.
— Слышишь?
— Ага. Чего это?
— Не знаю.
Уткнув нос в землю, Щен бежит далеко впереди, наверно, след учуял, долгожданный след живой человеческой ноги. Вот и тропа стала полого спускаться, вот и небо просвечивает, скоро опушка.
Щен остановился. Щен попятился назад. Отряхнул переднюю лапу. Сел и вопросительно тявкнул. Может, там еж?
Добежали. Остановились как вкопанные. Вода. Всюду среди деревьев — вода. Из нее торчат травинки, сквозь нее просвечивают мхи. Вода заполнила рытвины на тропе, прикрыла даже ствол последнего лежачего дерева.
— Давай разуваться.
Кеды на шнурках повесили через плечо. Грустный Щен потащился за ними. Вода, холодная, мутная, уже подступала мальчикам к коленям. Щен поплыл, задрав морду. Тропа спускалась все ниже. Вода накрыла большой пень, куст дрока высунул из нее желтые цветы. Она шевелила нижние ветки дубов.
Лесь взял под мышку мокрого Щена. Еще несколько шумных шагов среди мокрых кустов — и открылась опушка.
Мальчики стояли в воде по пояс, держась за ствол старого дуба. Лес кончился. Впереди расстилалась ровная, тусклая, мутная вода. В нее с лесистой горы («Триста семьдесят ступенек от шоссе», — промелькнуло в памяти Леся) с ровным шумом падали пенные грязные потоки.
Перед ними был затопленный лагерь. Коттеджи и длинная столовая. Вода поднялась до середины окон, она делила дома поперек. Отражаясь, они словно висели в воде, двойные, как валеты в картах: крыша — вверх, крыша — вниз. А крыши — одни ребрышки, стропила без кровли. И отражение церквушки висело вниз головой. И островом высился гигант-платан, распластав над водой могучие ветви.
Ладонь-гора была полна, как чаша.
— Нав-в-воднение… — выстучал зубами Вяч.
Белесая вода безмолвно крутила медленные водовороты.
И нигде ни человека, ни голоса. Страшнее этого молчания ничего не было на свете.
Лесь не выдержал и закричал изо всех своих сил:
— Мама Аля-я!..
— Лев-Ле-ев! — закричал Вяч.
Тишина гулко взорвалась, ответила им на разные голоса:
— Мы зде-есь! Живы!
Ожил старый платан, сквозь зелень махали человеческие руки.
— Лесь, Лесик, сынок!..
Этот голос, полный отчаяния, самый дорогой, единственный голос на свете, сорвал Леся с места. Мама Аля там. Он ей нужен.
— Я пришел! Я иду! — крикнул Лесь и, не раздумывая, ринулся вперед, в воду.
— Не надо! — крикнула мама Аля. — Не надо! Нет!
— Ты куда? — в ужасе заорал Вяч и тоже бултыхнулся и быстро заработал руками и ногами, подняв фонтан брызг.
Лесь тотчас набрал воды в ноздри и в уши. Намокшая одежда потащила было вниз, но Вяч вмиг вытолкал его вверх; Лесь сделал рывок, сильно оттолкнулся ногой и вдруг почуял под собой упругую поддержку воды и понял, что плывет, плывет!
Вяч, готовый всякую секунду подхватить его, был рядом и, отфыркиваясь, повторял в страшной тревоге:
— Ты зачем плывешь, если плавать не умеешь, а? Одурел, а? С ума сошел, а?
Лесь плыл. Вода держала его.
И Вяч успокаивался. Он был теплобережным мальчишкой и, хотя сам плавал по-собачьи, хорошо понимал в этом деле. Он слышал: Лесь дышит все ровнее, все уверенней выкидывает руки и дает толчок ногами. Недаром Жора Король долго и упорно отрабатывал с ним все движения на суше, недаром Антон обещал: «Поплывешь!»
