Темыр - [82]

- Будет тебе, - махнул рукою Темыр.

Они недружелюбно взглянули друг на друга.

…Солнце мягко и ярко освещало Сухумскую гору, когда Темыр и Мыкыч сошли с парохода и ступили на берег Сухуми. Прибрежные пальмы, освещенные ранним солнцем, напомнили Темыру его первое расставание с Абхазией. Мыкыч, что-то промычав под нос не простившись, пошел на станцию автотранса, а Темыр, вдыхая свежий утренний воздух, решил походить по городу.

XXVII

Мыкыч вошел в село, которое для него как бы не существовало уже несколько лет. Его удивили происшедшие перемены.

Дороги, где прежде стояла непролазная грязь, из которой волоком приходилось вытягивать застрявшие арбы, теперь были ровны, покрыты щебенкой. Никогда не засевавшиеся целинные земли вокруг деревни тщательно вспаханы, и на широко раскинувшихся плантациях, едва колыхаясь под ветерком, высилась обильная поросль табака.

Мыкыч робко огляделся. Казалось, перепахана вся его жизнь. Его существо, его дыхание растворено, уничтожено на этой земле. Угодья, которые раньше считались непригодными для посевов, покрыты молодыми рощами; там, где когда-то рос буйный папоротник, земля огорожена и засажена новыми культурами - чаем, геранью, тунгом, молодыми мандариновыми деревьями, а вот и благовонная лаванда - то, чего Мыкыч раньше никогда не видел на этих землях.

Мыкыч приближался к большим табачным сараям. Он осторожно заглянул в один из них, - здесь могло поместиться триста сушильных рам… А сколько видно вокруг новых жилых домов!

Удивительно пока он томился на чужой стороне, родная деревня как бы забыла о его существовании. Деревья и те стали неузнаваемыми, словно притворились угрюмыми чужаками: «Проходи мимо нас, проходи, чего зазевался!»

Мыкыча охватил внезапный страх, он не узнавал самого себя; он боялся за свою судьбу, и в нем нарастал все тот же испытанный им прилив ненависти ко всему новому.

А тут еще небо покрылось разорванными, медленно сливающимися тучами, заморосил дождик; казалось, солнце ушло с неба, увидя Мыкыча.

Мыкыч накинул пальто, высоко поднял воротник, спрятал в него лицо - и от дождя, и чтобы какой-нибудь знакомый не узнал его.

Он еще недавно держал это село в своих руках, никогда не ходил, а только ездил верхом на скакуне, украшенном наборной уздечкой, в седле, убранном позументами. А теперь он - путник, обрызганный грязью.

Быть прохожим в родном селе - это обидно, горько! В Мыкыче зашевелилась старая спесь. Он мог ходить где угодно, но в своем селе ему нужна верховая лошадь - он должен глядеть сверху вниз на сельскую мелюзгу. Еще кто-нибудь взглянет, молча усмехнется: «Ага, и ты, сын Кадыра, ходишь пешком, как странник, как побирушка!»

Мыкыч почувствовал, что вся кровь хлынула в лицо. Увидев в отдалении надстроенный этаж сельсовета, он свернул с шоссе и направился по проселочной дороге, где светлели новые маленькие мосты над ручьями. Мыкыч вышел к каменистому берегу речки, но и здесь, к его удивлению, уже не было троп, которые он прежде знал.

«Что же произошло? - думал он, подавленный. - Где старая аробная дорога?»

Он огляделся вокруг: неподалеку тянулась стройная линия телеграфных столбов, - это тоже путь к сельсовету. Мыкыч пожал плечами и вышел на шоссе…

Не думал он, что в родном селении придется искать для себя какую-то свою особую тропинку. Здесь были заросли кустарника, а теперь осталось одно старое огромное ореховое дерево. Только это осанистое дерево оставили, словно для памяти о прошлом облике деревни. Да, что ни говори, все изменилось в этом мире…

Мыкыч вздохнул и затуманенными глазами посмотрел вдоль незнакомой дороги, а затем, словно на решетки тюрьмы, взглянул на линию телеграфных столбов, осмоленных снизу.

Для кого - улучшение, а для Мыкыча - это крышка гроба!

Не пересекая реки, Мыкыч пошел мимо наносных пестрых камней берега. Он со страхом приближался к своему дому. Когда он миновал место, которое прежде называлось

«бывшим жильем Хапары», до него донесся веселый шум - возгласы играющих детей.

Мыкыч вздрогнул и прислушался: звуки, несомненно, шли из дома Кадыра. Кто заселил отцовский дом этим смехом, этим довольством?

Мыкыч встревожился. Кто знает, все ли благополучно в доме отца?

Подкрадываясь к родному углу, он все явственнее слышал задорные детские голоса и, наконец, увидев родную крышу, застыл на месте. Он не мог двинуться по крайней мере добрых десять минут, а когда подкрался ближе, увидел - во дворе резвились школьники, ими был полон двор. На дворе круг для игр, качели. Все чужое, чуждое!

Холод пробежал по телу, в висках заныло, Мыкыч едва устоял на месте.

«Да обойду я, боже, вокруг золотых твоих ступней. Ты взгляни, господь, на веранду, туда, где спокойно разговаривают друг с другом эта незнакомая девушка и этот молодой человек…»

Мыкыч обомлел, глядя на них, но скоро кровью заволокло его взгляд, он вбежал во двор, не помня себя. И после он не мог вспомнить, как очутился во дворе и в доме. Он скользнул мимо девушки в свой дом, в дом отца, Кадыра.

Но где же комната Мыкыча и большая горница, где стояла тахта старика? Черно-желтые парты и глянцевито-черные доски; на стенах, где раньше пестрели ковры, - карта мира, экономическая карта края, портреты.