Тайные пороки - [46]

— Случайность, — уверенно заявил Синеоков, смущая Тернова непередаваемой игрой подведенных глаз, — скорее всего, это шуточки Фалалея. Кстати, вы знаете о главном?

Павел Миронович обмер. Чья-то нога коснулась его лодыжки. Он не был уверен, от кого идет сигнал: или завозившийся на своем стуле Лапочкин предупреждает об опасности, или новый сосед демонстрирует так свой интерес к собеседнику. И было ли касание вообще, или ему просто почудилось? На всякий случай он слегка отодвинулся от журналиста и спросил осипшим от волнения голосом:

— Что же, на ваш взгляд, главное?

— Главное — то, что сегодня — вторник, и он кончается! — заявил Синеоков, к облегчению Тернова не предпринимая попыток сократить расстояние между собою и им. — А я еще не знаю, о чем буду писать в свежем номере журнала! Потому что день выстроился ужасно неудачно!

— Это касается вас или господина Шалопаева? — уточнил Лапочкин.

— Меня и Фалалея! Самсон ни при чем — Синеоков облизнул губы. — Во-первых, утром меня чуть не избили администраторы блистательной Дузе. Затем я сам чуть не избил своего коллегу.

— Черепанова? — Лапочкин, сдвинув кустистые брови, смотрел на говорящего исподлобья.

— Да не Черепанова, а Сыромясова! — с досадой воскликнул Модест. — Черепанов вообще пропал!

— Как это — пропал? — опешил Тернов.

— Не знаю, — отмахнулся Синеоков, — вышли мы из редакции с Самсоном, да он не захотел со мной развеяться, я вынужден был искать другого напарника. Но тоже — неудачно. Такой миленький мичман попался, так губки его пухленькие двигались трогательно! Но он меня обругал и исчез, а я пришел сюда и вот, всеми покинутый, одинокий и никому не нужный… — Синеоков томно раскинулся на стуле, словно дама, уставшая ждать.

— Погодите, господин Синеоков, — прервал краснобая Лапочкин. — О вас мы все поняли. А куда же исчез Черепанов? И почему вы считаете, что он исчез?

— Думаете, приврал? Ничего подобного! — Модест выпрямился, налил водки в рюмку и выпил. — Представляете! Приходит в редакцию румяная старушка, ищет своего возлюбленного Фалалея! Мы все дар речи потеряли — неужели любовница фалалеевская? Решили уж, что он в геронтологию ударился. Ан нет! Оказалось — матушка! Сын домой ночевать не явился! Она уверена, что с ним стряслась беда!

— Почему же вы в полицию не сообщили? — строго вопросил Тернов.

— А это уж дело госпожи Май. Хотя наши сотрудники и выясняли в полиции, моргах и больницах — не было ли трупа Фалалея?

— Поразительная легкомысленность! — воскликнул Лапочкин. — Коллега исчез, а вы здесь напиваетесь! Не ищете друга!

— Да какой он мне друг? — поднял выразительные брови Синеоков. — Ему Самсон друг. Он, вероятно, и ищет. У него и спрашивайте.

— Спросим-спросим, не сомневайтесь, — пообещал с угрозой Лапочкин.

Сыщики встали.

— А вы разве не идете на сегодняшний вечер вагнерианцев? — спросил Тернов, чтобы как-то смягчить резкость прощания.

— Я не музыкальный рецензент, а театральный! — Чванливо ответил Синеоков. — Хотя, думаю, там сегодня будет настоящий театр!

Эти самые слова — «там сегодня будет настоящий театр» — говорила Павлу Мироновичу с утра Лялечка! Пока он стоял перед зеркалом, расчесывая усы и бородку, она лежала в пышной атласной постели, пила кофе и капризно требовала, чтобы он, следователь Тернов, сегодня сопровождал ее на вечер вагнерианцев! Павел Миронович опасался появляться в публичных местах со своей любовницей — тем более в таких местах, где предполагалось присутствие политических деятелей, а следовательно, и журналистов. Отговорившись занятостью, Тернов оставил Лялечку в недовольстве. Теперь она, вероятно, в предвкушении скандала уже сидит в переполненном зале — любит она такие представления! А в газетах намекали, что некие злоумышленники собираются на этом вечере поквитаться с самим Пуришкевичем!

Воспоминания о Лялечке в соблазнительном неглиже помогли Павлу Мироновичу превозмочь неприятный осадок от встречи с мордастым журналистом, и мысли его приняли вполне деловой характер. Выйдя на улицу, он размышлял о том, отправился ли скандальный депутат на вечер вагнерианцев или рыщет по городу в поисках Милюкова? Или, может быть, уже вместе с секундантами стоит в темном лесу — и целится в прогрессивную голову либерального реформатора?

Но кто же обещал поквитаться с Пуришкевичем? И за что? Впрочем, Пуришкевич для многих как красная тряпка для быка. Удивительно, что его до сих пор не прикончили прямо на трибуне. Назвать интеллигенцию сволочью! А плевок в Милюкова? Неужели соратники Милюкова готовы физически расправиться с Пуришкевичем? Неужели депутаты готовы от словесных баталий перейти к смертоубийственным действиям? Кадеты еще ни слова не сказали в осуждение террора, все мнутся. Неужели к эсеровскому и эсдековскому террору добавится еще и Террор либеральный? А что, если смерть Хрянова действительно связана с политикой? Возможно ли, что милюковские соратники намереваются мстить за Хрянова? И кто? Аграфена Горячкина? Евгений Тоцкий? Неизвестный Бешенцов?

Тернов и Лапочкин рысью неслись по улицам, уже не ощущая холода. Хмель слегка кружил их головы, но зато согревал остальные части тел. Они молча миновали Литейную часть, пересекли всегда сияющий огнями Невский, углубились в Казанскую часть. Народу на темных улицах заметно поубавилось — морозец крепчал, добрый хозяин в сию пору и собаку из дома не выпустит. Немногочисленные прохожие, и то только мужчины, пряча в поднятые воротники самую уязвимую часть лица, спешили в насиженное домашнее тепло. Лев Милеевич чувствовал, что «крепительное» перестает действовать: нос его пощипывало так, что не помогал и воротник. Он не хотел мешать молодому начальнику думать, но и догадаться, куда того гонит беспокойная мысль, пока не мог: то ли в сыскную, на Офицерскую, то ли к месту жительства Хрянова.