Тайные пороки - [44]

— Вы набросились на несчастного с кулаками?

Дон Мигель скривился и затряс головой:

— Не знаю, что на меня нашло! Но за все свои тридцать девять лет я еще ни разу не встречался с такой наглостью. Правда, я все вращаюсь в приличных кругах, среди людей воспитанных. Передвигаюсь по городу в транспорте. Пешком хожу редко. Но все равно… Почему порядочный человек, не отказывающий несчастному шарманщику в подаянии, должен еще и издевательствам подвергаться? Только потому, что идет пешком?

— Может быть, это у вас была запоздалая реакция на нападение Модеста Терентьича?

— Нет, Самсон Василевич, нет, — решительно возразил Сыромясов, — я к тому времени о Модесте и думать забыл. Но — нахлынула ярость, набросился я на шарманщика. А он не стушевался, не убежал, ответил мне ударом на удар. Тут и завертелось! Бил я его руками и ногами, тряс как грушу и, как одержимый, пинал упавшую шарманку. Кругом крики, свистки, визг… Бегут городовые, а я ору что-то, направо и налево тумаки отвешиваю. Едва меня оттащили от негодяя. Нос ему в кровь разбил. Нашлись свидетели, которые видели тот эстетический террор, которому я подвергся. Наглеца поволокли в кутузку. А я объяснил все городовому. По счастью, моя визитка меня спасла. Теперь-то вы понимаете, почему госпожа Май так печется о репутации журнала «Флирт»? Потому что репутация — капитал. Увидел городовой, что служу я в журнале, — даже не заподозрил меня в недостойном поведении, посчитал мою расправу справедливой.

— А вы, вы разве так не считаете? — округлил глаза Самсон.

— Я считаю, что совершил громадный грех, предавшись гневу. Вот и захотел зайти в храм и очиститься духом. Но войти не решился, служба-то уже заканчивалась.

— И как вы себя чувствуете теперь? — с любопытством спросил Самсон, который и в этом укромном местечке уже начинал замерзать, поэтому засунул руки в карманы и ссутулился, чтобы поднятый воротник прикрыл уши.

— Теперь уже гораздо лучше, — Сыромясов впервые улыбнулся, — к тому же материал сдан — и, значит, у меня куча свободного времени. Посвящу его своей жене. Молодая жена — это наказание Божье. Со временем, Самсон Васильевич, вы это поймете. Во-первых, неистова в страсти, а силы мужчины, измотанного нервотрепкой с такими дураками как Синеоков, не беспредельны. А во-вторых, никогда не знаешь, чем она в твое отсутствие занимается: ищет ли в магазинах вельветин или шляпку или развлекается неподобающим образом? Теперь у меня будет возможность заняться первым и выяснить второе.

— Вы собираетесь следить за своей женой? — с недоумением спросил юноша, пораженный откровенностью обозревателя мод.

— Немножко, — толстяк кокетливо склонил голову к плечу. — Если она безгрешна, я могу грешить за двоих, а если грешна — то и сам Бог велел мне делать то же самое.

Самсон примолк и опустил глаза. Но осмыслить глубину сложного изречения ему не удалось, ибо слева послышались голоса. Журналисты повернулись к дверям храма.

Двери были отворены, и на пороге появились новобрачные.

Жених, высокий, атлетического сложения, в шубе, накинутой поверх фрака.

Невеста в длинной, до полу, фате, поверх свадебного наряда темное просторное пальто. Из-под белого платья выглядывали поочередно круглые носочки туфелек, отчего ткань топорщилась и заламывалась, будто была соткана из тончайшего мрамора.

Самсон Шалопаев, открыв рот, уставился на невесту. Дон Мигель Элегантес легким толчком в бок вывел коллегу из столбняка.

— Вы заметили? — спросил он воодушевленно. — Белый муар, из Лиона, последний крик моды.

— Да, заметил, — пробормотал Самсон, — это не белый муар, это — пупсик!

Глава 13

— Как хотите, Лев Милеевич, но без рюмки водки мне не обойтись, — решительно заявил своему помощнику следователь Тернов. — В голове мутится, ничего не понимаю. Можно, конечно, бежать дальше, но все-таки лучше поразмыслить.

— И то верно, господин Тернов, — охотно согласился Лапочкин, — не мешало бы пораскинуть мозгами, успокоиться.

— Знаете, есть ли поблизости приличный ресторан? Из небольших?

— Где ж здесь приличный найти? Рядом-то с Тавридой? С одной стороны сада преображенцы, с другой кавалергарды. Ценители румяных щек да статных фигур как мухи на мед слетаются, попробовать, не выгорит ли чего.

Павел Миронович брезгливо поморщился, Лапочкин, уловив недовольство начальника, бойко продолжил:

— Впрочем, здесь за углом, есть один. Народу обычно немного. И главное — тишина, ни тебе оркестров, ни цыган.

— То, что надо, — одобрил следователь, сворачивая за угол.

С мороза полупустой ресторанчик показался сыщикам особенно уютным: небольшая зальца, стены обшиты бархатом, окаймленным резными ореховыми рамами, вдоль одной стены стойка с умопомрачительным количеством закусок и яств. Электрическое освещение, приглушенное матовыми колпаками бра, жаркое тепло протопленной изразцовой печи и, за стенкой, — кухонных плит. Впрочем, никакого чада не замечалось. Из публики — человек пять, все мужчины, приличные, штатские. Двое, рослый мужчина в летах и субтильный юноша, ворковали за столиком в центре зала, еще двое в одиночестве трапезничали по соседству от парочки, бросая томные взоры на вновь пришедших. Статный мужчина, с широко развернутыми плечами и несколько пышным задом, придирчиво изучал верхний ряд стойки, где пузатились бутылки с «крепительным».