Тайные пороки - [43]

Он перекрестился еще раз, теперь на надвратную икону и прошел внутрь ограды. Дорога освещалась слабо, на обочине ее стояли на коленях увечные и сирые с потянутыми руками. Их протяжные голоса заставляли юношу вздрагивать. За спинами несчастных угадывались темные стены, выше над стенами прорисовывались жуткие голорукие деревья. Ноги скользили по обледенелому булыжнику. Журналист добрел до мостика — справа и слева от мостика журчала вода. Юный провинциал и не знал, что в столице есть речушка, которая и в морозы не замерзает! Хотя, что ж удивительного — в святом месте Бог являет свою милость чудодейственную в угодном ему виде.

Миновав еще одни ворота, Самсон оказался на пути тоненького людского ручейка, текущего из храма. В узких окнах церкви горел свет — служба еще не кончилась.

У широких ступеней, ведущих к храму, Самсон остановился и снова перекрестился. Двери храма были закрыты. Впереди, на верхней ступеньке — коленопреклоненный тучный мужчина в пальто с большим меховым воротником, без шапки. Осторожно ступая, юноша приблизился к молящемуся и замер в шаге от него. Он слышал каждое слово, срывающееся с губ кающегося грешника. Он не хотел вторгаться в уединение несчастного, горячо просящего Всевышнего о прощении и спасении.

А чем дольше слушал Самсон жаркие просьбы неизвестного, тем больше убеждался, что голос этот ему знаком.

— Дон Мигель! Господин Сыромясов! — осторожно окликнул он.

Мужчина обернулся и взглянул снизу вверх на Самсона — в глазах международного обозревателя мод журнала «Флирт» блестели слезы.

— Что случилось, дон Мигель? — сочувственно спросил Самсон, помогая толстяку подняться с колен.

— Зовите меня просто Михаилом Иванычем, — сказал растроганно Сыромясов, надевая шапку. — Я вижу, вы человек незлобный.

— Хорошо, хорошо, — Самсон поспешил успокоить старшего товарища. — Как вы себя чувствуете? Почему в храм не входите? Почему мерзнете на морозе?

— Недостоин, согрешил, — вздохнул Сыромясов, постукивая коленкой о коленку, — уф, замерз. А ведь не чувствовал. А вы здесь с какой оказией?

— Случайно, — стажер не стал вдаваться в подробности, — пытаюсь по мере сил познавать город. Я ведь приезжий. А вы давно из редакции?

— Часа два или чуть более.

— Фалалей явился?

— Нет, — хмуро ответил Сыромясов. — Ольга Леонардовна сильно гневается. Спрашивала и о вас. Но мне, честно говоря, не до этого. Я стремился довести до ее сознания, что дурак Синеоков при всех грозился меня убить.

— И что? Ольга Леонардовна приняла меры? — спросил Самсон равнодушно, поскольку снова встревожился из-за того, что фельетонист так и не объявился — как в воду канул.

— Ольга Леонардовна — женщина настроения, друг мой. Иногда — само понимание, иногда — истинная фурия, мегера. Будьте с ней осторожны. Она на все способна. Представляете, ответила мне, что мои опасения — глупости, что я сам в любой момент могу превратиться в зверя и загрызть человека.

— Видимо, госпожа Май была не в настроении.

— Ничего подобного! Настроение у нее было превосходное, глаза горели воодушевлением! Отойдемте в сторону, вот туда.

За колонной, где они укрылись от ветра, было не так светло, но не дуло, и мороз не пробирал до костей.

— И ведь знаете, Самсон Васильевич, она оказалась права! Согрешил я. Как по мановению ее волшебной руки превратился в зверя! Сам себе удивляюсь, как до смертоубийства не дошел!

— Боже, что вы такое говорите? — Самсон в удивлении отступил на шаг.

— Вот и пришел, недостойный, грех замолить. Чувствую, зверею. То ли от Синеокова, то ли от Генриха Восьмого. Видимо, неудачную во всех смыслах тему для материала выбрал. У вас есть минута?

— Разумеется, господин Сыромясов, — с поспешностью ответил Самсон. — Что же с вами случилось?

— Учитесь владеть своими страстями, юноша. Не давайте воли своему темпераменту. Боритесь с искушениями. Терпите, — проповедническим тоном загундосил дон Мигель, но быстро съехал на простую русскую исповедь. — Закончил я диктовать Асе сегодня свое эссе, побеседовал с Ольгой Леонардовной. Она, кстати, в дополнение к кацавеечке сшила платье из шерсти вуаль, очень миленькое, даже эротичное. Ну и пошел в бильярдную, развеяться. А оттуда вздумал пройти пешком домой. Подышать свежим воздухом, успокоиться, знаете ли. Да и выветрить из одежды никотин — моя супруга всегда встречает меня с недовольной миной, если от меня слишком пахнет куревом. А курят-то везде! И в редакции, и в бильярдной! Иду себе, насвистываю. Вдруг возле Николаевского вокзала догнал меня какой-то бородатый бродяга с шарманкой. Шарф тафтяной, брюки — мятой фланели польской мануфактуры, что торгуют в России под видом английской. Так вот — о бродяге. Идет — след в след, крутит свою кошачью волынку. Я остановился, дал ему монету. Все равно идет. Через двадцать метров я снова заплатил. Пошел дальше. Но злыдень не только не отстает, но даже принялся еще и завывать под свою шарманку у меня над ухом. Голос у него противный. Я дал ему еще денег и пригрозил. Думаете, отстал? Нет, он вместо этого поравнялся со мной, идет уже нога в ногу, да вопит, да крутит свой мерзкий ящик, и нагло скалится. — Дон Мигель вздохнул. — Я долго терпел, я старался держать себя в руках. Да и мужик-то рослый и рукастый. Мог и зашибить кулаком или своей гнусной машиной. Довольно долго мы шли, потешая встречных. Но когда наглец выбежал передо мной и принялся откровенно корчить рожи, приплясывать и заступать мне дорогу — я не справился с яростью.