Там, за поворотом… - [3]
В отдельном кирпичном сарае что-то монотонно и глухо гудело и раздавались тонкие частые звоны, а потом тяжело ухало. Мы с опаской растворили железную дверь, и полыхнули в лицо добела раскаленные куски кокса в горне и яркое бездымное пламя над ними. Горн — это такая кирпичная печь, открытая сверху, а над ней жестяной колпак для вытяжки дыма. А снизу в горн насосом подается воздух, чтобы жарче было пламя. В кузнице стоял удивительный смешанный запах горького коксового дыма, раскаленного металла и горячего воздуха. Наконец наши глаза, ослепленные ярким пламенем, привыкли к полутьме, и мы увидели большую темную наковальню на толстой деревянной плахе. Двое высоких мужчин в длинных фартуках ковали толстый искрящийся и ослепительный брусок. У одного в руке был молоток, которым он звонко стучал по наковальне, а другой со всего маха бил и бил большой тяжелой кувалдой. И металл под ударами сыпал искры и сминался податливо, как пластилин. Зачарованные, стояли мы и смотрели на раскаленный брусок железа, который менял свою форму под ударами кувалды. Вот он вытянулся, стал тоньше, на концах его появились круглые плоские площадочки. Кузнец отложил молоток и взял пробойник. Придерживая раскаленный брусок клещами, он наставлял пробойник на площадки, а молотобоец тихонько ударял кувалдой, и в площадках появлялись аккуратные круглые отверстия; и уже что-то знакомое напоминал мне этот красный кусок железа, будто я где-то уже видел такой раньше, и я силился узнать, что это. А в это время кузнец положил темно-малиновое железо на край наковальни и молотобоец несколькими точными ударами согнул его под прямым углом. И тут Кирка толкнул меня в бок локтем:
— Смотри, кронштейн для подножки.
Я молча кивнул, а сам почувствовал досаду, что не смог узнать первым этот кронштейн. Ведь именно такой совсем недавно сломался у Феди на машине. На этом кронштейне, привернутая маленькими болтиками, держалась подножка автомобиля. Кирка оказался наблюдательнее меня.
Кузнец несколькими легкими ударами молотка оправил уже готовый кронштейн, швырнул его в угол на пол, посыпанный крупным песком, и положил клещи.
— Перекур! — весело крикнул он молотобойцу, повернулся к нам. — А вы кто такие? — кузнец сделал страшные глаза, но мы понимали, что он просто шутит с нами.
— Это мои хлопцы, — сказал Федя, появившийся позади нас. — Вот на ремонт приехали.
— Ну, с помощниками легче. Это для тебя кронштейн? — спросил кузнец.
— Да, — сказал Федя, — старый был штампованный, полетел.
— Ну, этого тебе до Берлина хватит. Остынет, пришлешь парней.
— Спасибо, — поблагодарил Федя, угостил кузнецов махоркой, и мы пошли к машине.
Мы помогали Феде, зачищали мелкой шкуркой поверхность тормозных барабанов, подавали гаечные ключи, когда он стоял в смотровой канаве под машиной, светили лампой-«переноской». Федя объяснял нам назначение разных деталей, переспрашивал, чтобы убедиться, что мы запомнили и поняли его. Попутно учил нас первым приемам работы. Однажды, когда он попросил отвертку, я подал ее лезвием вперед. Федя взял, пристально посмотрел на меня и сказал:
— Запомни, инструмент нужно подавать ручкой вперед. Человек берет не глядя, и ты должен вложить ему сразу в руку.
И я запомнил это первое рабочее наставление, и потом оно сослужило мне добрую службу.
В тот день мы узнали много нового, но самым главным было сознание, что автомобиль — не простой механизм, на котором приятно прокатиться по городу, а сложное умное устройство, состоящее из множества частей, и все это устройство подчиняется рукам знающих людей, которые могут разобрать и собрать машину. И у нас с Киркой появилась надежда, что и мы когда-нибудь научимся этому и сумеем управлять автомобилем. Но тогда мы еще не думали, что станем шоферами..
Осенью сорок четвертого года оборвалась наша дружба с Федей и девушками аэростатного расчета.
Сентябрь выдался ясный и теплый, и в школу мы ходили без пальто. Мы пришли в непривычно светлую свежеотремонтированную школу. В чистых классах поблескивали заново покрашенные парты, и в окнах были теперь стекла вместо старой фанеры. И у всех было радостное ощущение чего-то нового, предчувствие уже близкой победы. Фронт отодвинулся далеко от города, наша армия гнала врага все быстрее на запад. Но аэростатный расчет оставался в церковном сквере, и мы прибегали к Феде после уроков. Тревоги теперь объявлялись редко. Федя скучал, с нетерпением ждал, когда его часть двинется с наступающими войсками.
Нам было грустно от предстоящей разлуки с Федей и девушками, хотя мы не думали, что она произойдет так неожиданно и скоро. Но в один ветреный день мы пришли к церковному скверу, а там уже никого не было. На чуть примятой траве не осталось даже мусора. Исчезли газгольдеры и аэростат, исчезли палатка и грузовичок. Песчаная дорожка была аккуратно подметена, только неглубокая траншея, укрытие, напоминала о том, что здесь были люди, да еще тускло переливалась поверхность пруда, похожая на огромный квадратный лист оцинкованного железа, брошенный на булыжную площадь. Было грустно оттого, что мы не попрощались с Федей и девушками.
