Такая женщина - [23]

Один раз она все-таки нарушила свое вдовство — с совершенно чужим тридцатилетним мужчиной, почти незнакомцем. Он работал ассистентом режиссера на одной из программ, и иногда Кира сталкивалась с ним в коридоре или в студийном кафе. Была весна, апрель, прошло четыре месяца с ее поездки в Финляндию. В тот день она вышла со студии рано, и в глаза ударило веселое апрельское солнце; Кира даже зажмурилась и вдруг остро обрадовалась весне… Потом она услышала нагоняющие шаги, кто-то поравнялся и пошел рядом. Она узнала его, потому что он имел запоминающуюся внешность: у него были рыжие, даже на вид жесткие, вьющиеся волосы и небесно-голубые смеющиеся глаза. Чем-то он отдаленно напоминал ей Муську.

— Здравствуйте, — сказал он и показал в улыбке крупные белые зубы. Что-то я давненько не встречал вас в кафе — даже соскучился… не верите?

Она так и не смогла себе объяснить, что это было… неужели просто весна, мгновенная ностальгия по молодости, по ушедшей любви? Они медленно шли по улице, и Кира смеялась его остротам, шутила сама и с наслаждением подставляла лицо щедрому весеннему солнцу. Потом сидели в каком-то кафе; она рассказывала ему о своем последнем сюжете, а он внимательно слушал, и его жесткая шевелюра горела, подсвеченная, как прожектором, падающим в окно солнечным лучом. И опять они нога за ногу брели по тротуару, а когда переходили дорогу или на пути попадалась глубокая колдобина, он поддерживал ее под локоть, и тогда она видела мелкие рыжие веснушки на его лице. Теперь говорил он…

История оказалась классической: он был провинциал, приехал в Ленинград из самой что ни на есть глубинки поступать в Театральный институт. Поступил, закончил и по распределению должен был ехать в Воронеж. Но не уехал, а, женившись на сокурснице, остался в Ленинграде и, пробавляясь случайными заработками, ждал случая зацепиться в одном из театров. Вместе с женой и ее нестарыми родителями мучился в двух комнатах огромной коммунальной квартиры. Полгода назад, не выдержав, разошелся с женой, и с тех пор мыкался по чужим углам; на телестудии он работал второй год.

Расстались они, договорившись, что вечером он приедет на чай, к тому же был очередной выпуск ее программы.

Все казалось неизбежным и абсолютно естественным до момента, когда он разжал объятия и потянулся за сигаретой. Он лежал, курил и не смотрел на нее. Отрезвление началось именно с его явного нежелания смотреть на нее после… И Кира встала и вышла в ванную. Увидев себя в зеркале, она сморщилась, как от боли, и обессиленно присела на краешек ванны. Да, в молодые годы растрепанные волосы, стертая поцелуями помада, размазанные ресницы не имели абсолютно никакого значения: в молодости они с лихвой восполнялись припухлостью свежего рта и взволнованным блеском глаз… «Так тебе и надо, — взглянув на свое лицо, подумала Кира. — Боже ты мой, какой стыд…» Стыдно было так, что, если бы было можно, она вообще не вышла бы из ванной, пока он не уйдет. Однако пришлось, наскоро восстановив макияж, вернуться назад; они сидели в кухне, пили чай, и он снова начал описывать ей трудности жизни в чужом углу и преувеличенно расхваливал ее уютную квартиру. Потом придвинулся и стал целовать ее руки, но теперь, в состоянии полного отрезвления, она сразу почувствовала фальшь и отодвинулась. Как же она сразу не поняла? Как могла так легко попасться на удочку? Такая расхожая ситуация: молодой бездомный мужчина и женщина «элегантного возраста», хозяйка вожделенной благоустроенной квартиры… Конечно, он давным-давно знал о ней все, что ему было нужно знать… да, вот до чего она, оказывается, докатилась. «Ты, с твоей красотой…» Когда он, наконец, ушел, Кира долго стояла под душем, но все равно казалась себе несвежей, пахнущей чужим телом и совсем, окончательно старой.

А в середине апреля в холле студии вывесили очередной список сокращенных, и Кира нашла в нем свое имя. За сравнительно короткий срок с ней это проделали дважды: сначала концертная организация, а теперь телестудия; с той разницей, что пять лет назад она по инерции еще считала себя молодой, и был жив Сережа.

Кира встала на учет в Камерную филармонию и засела дома, вернее, залегла… Вставала поздно, накидывала халат и бесцельно бродила по квартире, заставляя себя хоть чем-нибудь заняться: например, достать летние вещи, пересмотреть, прогладить, отнести в чистку. Она открывала платяной шкаф, долго с недоумением смотрела на забитые полки и, пожав плечами, снова возвращалась на диван. Там и заставал ее пришедший с покупками Крокодил Гена.

— А завтракать кто будет — Пушкин? — строго вопрошал он и накрывал на стол.

Кира послушно вставала с дивана и шла в кухню. Пока она пила чай, он развлекал ее рассказом о том, как два мужика на Сенном рынке чуть не поубивали друг друга из-за элементарного обвеса и как он, Геннадий, восстановил порядок, набив морды обоим.

— Чистое кино, а? Цирк! Правильно я говорю? — кричал он и заливался визгливым смехом. — А яичницу кто будет есть — Евгений Онегин?

Накормив Муську, Крокодил Гена уезжал, а она возвращалась на диван. Пойти и сказать: «Не отнимайте, дайте доработать — это последнее, что у меня осталось. Пощадите…» Куда пойти и кому сказать? Начальнику отдела кадров? Пушкину? В квартире, залитой праздничным весенним солнцем, звенела тишина. Телефон умер. Она протягивала руку и, как в спасательный круг, вцеплялась в лежащую на журнальном столике книгу — отвлечься, не думать.