Святая тьма - [66]

Тогда учитель попытался сыграть на интересе дубничан к виноградарству. Он пригласил специалиста прочесть лекцию на тему "Как ухаживать за виноградниками" и был несказанно рад, когда увидел, что кинозал набит битком. Но ни к чему хорошему это не привело — добрых три четверти аудитории покинуло зал, не дождавшись конца лекции и отпуская насмешливые замечания, а оставшиеся во главе с Бонавентурой Клчованицким накинулись на лектора, который осмелился учить дубничан виноделию, будто не знал, что именно здесь, в Дубниках, делают вино, которое было, есть и будет лучшим в Словакии!

У Яна Иванчика от всего этого голова пошла кругом, и он начал лечить ее "лучшим вином в Словакии". Это "лекарство" так пришлось ему по вкусу, что он стал увеличивать дозы вдвое и втрое, пока на собственном примере не убедился в том, что истинной причиной отсталости дубничан является именно "лучшее в Словакии" вино. Не учел он одного, что коренной дубничанин пьет вино с самого рождения и очень редко напивается допьяна, — для этого ему требуются водка или пиво… В Дубниках бесчинствовали и нарушали общественный покой только пришлые да богомольцы-паломники, а из своих — городской полицейский и глашатай Шимон Кнехт, приходский винодел Йозеф Дучела, мясник Штефан Герготт да еще двое-трое оборванных габанов. Эти пили от злости и отчаяния — в отличие от большинства дубничан у них не было собственных виноградников…

С течением времени учитель научился пить вино — понемногу, но зато ежедневно. Результаты не замедлили сказаться: теща перестала на него нападать. Цилька больше не плакала, уважение дубничан к нему резко возросло, а сам он все чаще начал философствовать и впадать в раздумье.

Постепенно он начал понимать, что дело не только в церковном мракобесии и в излишнем потреблении вина… Учитель попытался добраться до более глубоких корней вопроса, размышляя о том, почему так много дубницких виноградарей умирает в сравнительно молодом возрасте.

Мысленно он представил себе древних римлян, по приказу которых рабы закладывали виноградники в теплых предгорьях Малых Карпат, вскапывали каменистую почву, таскали на своих спинах корзины с удобрением или гроздьями винограда, устанавливали тяжелые прессы… С той поры прошли столетия, сменилось множество господ, но дубиицкие виноградари по-прежнему орудуют теми же вилами, таскают те же корзины, те же прессы стоят у них в погребах под каменными домиками… Вот только разве аппараты для опрыскивания винограда смесью, предохраняющей от вредителей, прибавились в их хозяйстве…

Да, ничто не изменилось в Дубниках.

Кое-где в округе появились молотилки и всякие другие машины, работающие при помощи пара, нефти или электричества. Но дубницкие виноградари по сей день, как волы, тащат на себе бадьи с удобрениями, по сей день сила их мускулов приводит в движение пресс. Все они по-прежнему рабы.

Учитель так глубоко погрузился в раздумье о судьбах дубничан, что не заметил, как пономарь принялся собирать пятаки "на новый головной убор священнику". Этот жулик требовал по пятаку даже со школьников, и те из них, у кого денег не было, скрепя сердце занимали у товарищей.

За долгое время учитель успел убедиться, что дубничане шагу ступить не могут без господа бога. Ведь у них всегда есть о чем просить его: чтобы не померзла лоза, чтобы виноградники не побил град, чтобы не напала на них филлоксера, чтобы не подешевело вино. Есть у них и за что благодарить его: за фасоль и хлеб, за вино "лучшее в Словакии", за работу от зимы до зимы у Светковича, у Конипасека, у пиаристов, на приходских виноградниках… Жизнь дубничан столетиями складывалась из тяжелого труда, слезных молений да усердной благодарности, и, как ржа железо, разъедали эту жизнь церковная плесень и отвратительный людацкий лишай. Они душили все, что хотело дышать, губили все, что хотело жить, тянули дубничан вниз, как арестантские цепи, обременяли их спины, как бадьи с навозом, разъедали их плоть, словно злокачественная опухоль. И хотя дубиичане никогда не напивались своим вином допьяна, потому что оно действительно было лучшим в Словакии, головы их никогда не прояснялись из-за религиозного зелья и людацкого дурмана.

Министрант Донбоско Клчованицкий зазвонил в колокольчик, со скамьи поднялась его мать, Схоластика Клчо-ваницкая, и в спесивом одиночестве понесла свое толстое тело к алтарю. Можно было подумать, что "потерянный священником головной убор" нашла именно она.

Яну Иванчику вспомнилась его мать. Худенькая, скромная, неприметная, она совсем не походила на Схоластику и тем не менее так же, как и эта самоуверенная католичка, каждое воскресенье ходила к причастию. Отец подсмеивался над ней и говорил, что быть богоедом еще хуже, чем людоедом… Мать понимала, что это лишь шутка, и все же страдала от этих слов. Он, Яничко, был у матери младшеньким и родился всего лишь за десять лет до ее смерти — злая чахотка свела мать в могилу… Своего младшего она очень любила, тряслась над ним, но к себе не подпускала, чтобы, не дай бог, не коснулась его роковая болезнь…

Ах, с какой радостью пожелал бы он своей матушке царствия небесного, в которое она так верила!