Святая тьма - [67]

Через много лет после ее смерти он узнал в педагогическом училище от чешского профессора истории, что иудохристианство было мировоззрением халдейских пастухов: в те времена пастухи не смогли бы дня прожить без бога… Впрочем, дубницкие виноградари без этого самого бога не могут обойтись и по сей день, хотя от халдейских пастухов их отделяют тысячелетия!.. А вот многие рабочие в Трнаве, и среди них его отец, уже давно поняли, что свою битву они выиграют без всякого бога.

В современном обществе люди часто бывают вынуждены свалить на кого-нибудь ответственность за свою неосведомленность — например, за свое бессилие обуздать болезнетворные бактерии, неистовство стихий или предотвратить такую войну, которая разразилась сегодня утром.

Ведь провозгласил же с амвона патер Теофил Страшифтак, что сам господь бог послал Адольфа Гитлера смести большевиков с лица земли. С какой легкостью этот священнослужитель сделал разбойника героем, захватчика — орудием божьего промысла! "Искупительный акт", — сказал он. Хитрый святоша прекрасно знал, что даже темный дубничанин не примет без возмущения такую ужасную подлость, если не приплести к ней всеведущего господа бога.

Тем временем пономарь собрал "на новый головной убор священнику" целый мешок денег. А потом негодник, спрятавший этот убор, протянул его священнику. Тот насадил его себе на голову и спокойно пошел вслед за министрантами прочь из алтаря.

Учитель в задумчивости остался сидеть на скамье.

Ученики некоторое время смотрели на него, ожидая разрешения разойтись, но, так и не дождавшись, самовольно двинулись к выходу.

Ян Иванчик вышел из костела последним.

Все смешалось в его голове, — все, о чем он думал и печалился. Разве мог он дома поведать кому-нибудь свои мысли? О теще и говорить нечего, тесть далеко не все поймет… Жена? Но и ей не все скажешь, да к тому же она теперь измучена болезнью дочери. Из-за этой болезни она совсем забыла, что у нее есть муж…

И он побрел домой, полный мыслей, за которые когда-то людей сжигали на кострах, а теперь сажают в тюрьму.

17

Сидя в кухне на низенькой скамеечке, Венделин Кламо чистил петрушку и морковь для супа. Из соседней комнаты доносились гардистские марши, передаваемые по радио.

— Ну, о чем говорил патер? — спросил он вошедшего Яна.

Тот вместо ответа только вздохнул. Да, Цилькин отец был совсем не похож на его отца: своим отцом Ян Иванчик гордился, а тестя жалел. Вот и сейчас вид у него совсем жалкий, несмотря на воскресенье: сидит пригорюнившись, неумытый, небритый, в грязной рубахе, опустившийся как бродяга. Отца Яна Иванчика никто не осмеливался задеть: он мог ответить и словом и кулаком. А у отца Цильки, кроткого, как ангел, было сразу три хозяина: бог, священник и жена, и он покорно слушался всех трех.

— Меня радует только то, — тесть постучал ножом по ведру, в которое бросал овощную ботву, — что наш пан президент — католический священник.

Ян не мог удержаться от язвительного смешка.

— А известно тебе, — продолжал Кламо, — что человек, осудивший кого-нибудь на смерть, не может быть священником? Значит, наш президент не может объявить войну и послать на смерть тысячи солдат!

Учитель хотел напомнить тестю, что этот священник уже вынес однажды смертный приговор словацким солдатам, послав их воевать против Польши из-за деревенек, приглянувшихся польским панам. Но вспомнил про Винцента и только махнул рукой.

Неожиданно гардистские марши оборвались, и из приемника послышался знакомый голос шефа пропаганды.

— Наконец-то мы сведем счеты с самым опасным нашим врагом… — грозил шеф.

— Ишь как распетушился! — сказал Ян.

Но Кламо продолжал внимательно слушать.

— И мы, словаки, — надрывался шеф, — желаем иметь свою долю при установлении новой Европы, долю в войне вместе с немцами!

Старый железнодорожник бессмысленно глядел перед собой, губы его шевелились. Овощи выпали из его рук, нож свалился в ведро. Не вставая со скамейки, он потянулся к старому буфету, открыл дверцу и вытащил оттуда бутыль с какой-то желтоватой жидкостью. Потом достал стаканчики.

— Выпьем по одной.

Они успели выпить и по одной, и по второй, и по третьей, а шеф пропаганды все продолжал воевать.

— Бедняга Винцек! — сказал Кламо. — Он сложит голову одним из первых.

— Да что вы себя мучаете! Сами ведь четыре года воевали, и ничего.

Когда выпили по четвертой, шеф пропаганды уже праздновал победу.

Железнодорожник посмотрел куда-то в пространство.

— Я-то здесь, а сколько их не вернулось!

Больше говорить было не о чем. Через минуту стих и шеф пропаганды.

Венделин Кламо вымыл овощи в ведре с чистой водой и побросал их в котелок с мясом. Ян, присев у приемника, принялся ловить Лондон или Москву. Но всюду были одни немцы — они орали до хрипоты, и марши их были подобны бомбардировкам.

— Если можно было бы победить только шумом да ревом — победа давно была бы ваша, — произнес учитель.

Все остальные радиостанции молчали, будто попрятались от страха. Только откуда-то очень издалека донеслось нежное, похожее на птичье пение: "… Полюшко, широко поле". Но и эта мелодия тут же погибла в жестоком немецком шуме и треске.

— Из Пешта должны сейчас передавать святую мессу! — крикнул из кухни тесть.