Святая тьма - [64]

В то время как патер Теофил Страшифтак "искал свой головной убор", девочки из приходской школы, присев на каменный пол, обменивались образками: за один красивый образок они давали два похуже, за один цветной — два простых. Пожилая монахиня погрозила им пальцем, но девочки, увлеченные божественной спекуляцией, не замечали ее угроз. Тогда учительница рукоделья тихонько наклонилась и ухватила за ухо ту девочку, которая сидела к ней ближе. Скривив губы, учительница стала крутить ухо виновной. Девочка завизжала, как пила, попавшая зубом на железо.

"Ах ты ведьма", — разозлился Иванчик. Взгляд, который он метнул в учительницу, был подобен бронебойному снаряду. Дама моментально заслонилась своим миниатюрным молитвенником. Плач маленькой школьницы напомнил Яну о дочке, которую в этот ранний воскресный час полупустой поезд увозил из Дубников в Братиславу. Учитель облокотился о стоящую перед ним скамью, зажал уши ладонями, прикрыл веки и постарался представить себе, что происходит сейчас в купе вагона, в котором путешествуют три дубничанки: плачущая больная девочка, измученная страхом мать и угрюмая, сохраняющая присутствие духа бабка. Бабка успевает укачивать внучку, утешать дочь и одновременно ворчать на нее, в который раз повторяя: не надо идти замуж, пока не усвоишь, что жизнь не прогулка по саду.

Учитель не любил свою тещу. А впрочем, кто любит тещу? Отношение Иванчика к Вильме Кламовой представляло собой странную смесь уважения, страха и ненависти. Она считала его неподходящим мужем для своей дочери и плохим отцом для внучки. В ее глазах он до сих пор был лишь желторотым и необузданным юнцом. И это злило его… Но сегодняшним воскресным утром Иванчик убедился в том, что теща — единственный человек в их семье, способный всегда владеть собой. Когда выучка уже охрипла от плача, когда сын от страха перед войной потерял аппетит, когда дочь истошно закричала, что не хочет больше жить, и получила за это по губам, когда зять бессмысленно бегал от радиоприемника к коляске и обратно, а муж, который пережил первую мировую войну, сообщил, что без жертв тут не обойдется, она, Вильма Кламова, спокойно вышла из дому с плачущей внучкой на руках, приказав дочери взять чемодан и следовать за ней. При этом она не переставала нежно укачивать малышку.

— Мы едем с Анулькой в больницу, — сказала она. — Ты, Вендель, приготовишь обед, да гляди, чтобы и на ужин хватило… Тонько пойдет в пиаристский костел прислуживать патеру. Смотри, Тонько, веди себя хорошо, а то получишь от меня… Янко сам знает, что ему делать… Если мы задержимся, вы тут не дурите!

Если б она не родилась женщиной, из нее вышел бы отличный ротмистр. Как разумно она расставила посты, как толково распределила обязанности в своем небольшом гарнизоне!

Шум, поднявшийся в костеле, заставил учителя убрать руки от ушей и открыть глаза. Он увидел, что монахиня в белом чепце ходит между ребятами из пятой приходской и первой городской школ и по очереди дерет их за волосы. Оказывается, мальчишки, вместо того чтобы опуститься на колени, уселись на корточки, унизив тем самым господа нашего Иисуса Христа. Монахиня дергала каждого мальчишку за вихор, и он вставал на колени. Но как только она отходила, сорванец высовывал за ее спиной язык и принимал прежнюю позу. От столь энергичной борьбы с беспорядками в доме жениха на носу христовой невесты выступил пот.

Патер Теофил Страшифтак, занятый "поисками своего головного убора", обратился в этот момент к верующим, протянул к ним руки и вдруг неожиданно провозгласил:

— Милой сестре следует знать, что, если на святой мессе вместе со школьниками присутствует учитель, за учениками следить должен он! При обстоятельствах же, подобных настоящим, ее долг состоит в том, чтобы разбудить этого учителя…

Испуганные мальчишки моментально встали на колени.

Учитель вспыхнул как спичка! Он бросил сердитый взгляд на мальчишек, и те сразу прекратили возню. Но Ян не сердился на детей за то, что они не умели благоговейно слушать святую мессу. Учитывая собственный опыт, он понимал, что это невозможно. Не слишком сердился он и на учительниц, которые драли детей за уши и за волосы. Ведь они должны "ежедневно, а также по праздникам сопровождать школьников на богослужение и там надзирать за ними". Единственно на кого он был зол, это на патера Теофила Страшифтака! Лучше бы этот святой истукан показал детям какое-нибудь кукольное представление. Уж тогда-то их не пришлось бы наказывать! Учителя одолевала греховная мысль: если бы господь бог действительно существовал, разве допустил бы он, чтобы эти мелкие людишки превращали костел в исправительное заведение? Бог хлопнул бы учительницу по рукам прежде, чем она схватила девочку за ухо, а "милой сестре" ниспослал бы такие судороги, что она не смогла бы подняться со скамьи и оттаскать озорников за волосы. В данный момент Иваичика очень огорчало то обстоятельство, что бога нет и некому наказать патера Теофила Страшифтака за то, что тот кривляется перед алтарем, не принося этим никакой пользы ни господу богу, ни ребятишкам.

И чего он не пошлет детей на улицу, когда так ярко светит солнце, или не отправит их собирать поспевающую черешню?