Святая тьма - [62]
В кухне заплакала Анулька, и Цилька вихрем вылетела из комнаты.
Иванчик распахнул печку, когда пламя уже охватило страницы книжки. Вот задымился и тут же ярко вспыхнул титульный лист. Учитель успел разобрать жирные буквы: "Валика в штанах", под которыми красовалось какое-то написанное от руки четверостишие, но какое — разобрать уже было невозможно…
Сгоревшая "Валика в штанах" Аквавиты напомнила учителю о его собственных брюках: он ходил по комнате полуодетый. Брюки висели на спинке кровати и еще пахли утюгом.
— Словно из чистки, — сказал он вслух, одеваясь. — Ох и вымазаны они, наверное, были!
И он сокрушенно подумал, что теперь долго не отважится посмотреть в глаза Цилькиной матери. В эту минуту взгляд его упал на ночной столик. Сначала он нахмурился, потому что тонкие книжечки стихов "Черная среда" и "Привет, Амалия!" лежали поверх романов "Невспаханное поле" и "Кусок сахару". По мнению Иванчика, должно было быть наоборот. "Все у нее вместе", — с неудовольствием подумал он и открыл книжку Холко: титульный лист был вырван. Открыл книжку Доминика — тоже! Дрожащими пальцами перелистал Ян книги Илемницкого, подаренные им ранней весной 1939 года, в минуты прощанья, и облегченно вздохнул — оба титульных листа с автографом были на месте.
В этот момент в комнату вошла Цилька, и Ян поспешно отскочил от ее столика. Ему было неприятно, что жена застала его в тот момент, когда он рылся в ее вещах.
— Я вижу, эти поэты нацарапали здесь такое, — он ткнул пальцем в книги, — что пришлось вырывать листы. А знаменитую "Валику" ты даже сожгла!
Цилька стояла перед мужем, удрученная и грустная.
— Эти двое написали не совсем пристойные вещи, — сказала она. — Примерно то, что говорят подвыпившие парни девушкам, загородив им дорогу. А третий написал уж совсем грязные стишки, грязнее не бывает — сплошное скотство. Я должна была их сжечь… Чтоб не испачкаться, не унизить себя…
— Вот видишь!
— Ночью я вспомнила прекрасные автографы Илемницкого — помнишь, февраль тридцать девятого года, и мне так стало стыдно!
Иванчик, хоть и не подал вида, в душе злорадствовал: наконец-то его жена узнала цену этим "поэтам"! Но вместе с тем ему было жаль ее: она так жестоко разочаровалась в своей любви к поэзии. Он решил сказать Цильке хоть что-нибудь приятное:
— Вот Иван Тополь мне понравился — он великолепно воспел вино.
Цилька безнадежно махнула рукой.
— Ну что ты говоришь! Он прочел в погребке такую пародию на "Привет, Амалия!", которая ничем не отличалась от остальных грязных виршей.
По щекам ее покатились слезы.
— Цилька! — испугался учитель. — Ты слишком чиста для этого грязного мира… В тебя швырнули грязью те, перед кем ты преклонялась, и теперь ты должна очиститься… Смотри! — Он показал пальцем на свои тщательно отглаженные брюки. — Анулькина бабушка так их вычистила, что они стали лучше новых!
Она попыталась улыбнуться, но лицо ее оставалось печальным.
— Ты слишком справедлив для этого недоброго времени… Таких людей, как ты, нынче бьют, режут, преследуют… Помнишь, что сказал нам Петер Илемницкий?.. Надо уйти в свой внутренний мир… Только тогда человек сможет противостоять всему этому…
— Иди, я обниму тебя!
— Мы все выдержим, лишь бы любить друг друга! — прошептала она, прижавшись к нему.
В дверях кухни послышалось покашливанье Вильмы, и супружеским ласкам пришел конец.
— С маленькой что-то неладно, придется тебе бежать с ней к врачу.
Большие глаза Цильки снова наполнились слезами. Ян вдруг почувствовал спазмы в горле. Он накинул пиджак.
— Иди, Цилька!.. Я заберу твоих третьеклассников к своим мальчишкам. Иди и не думай ни о чем, кроме Анульки.
Он почти физически ощущал какое-то новое, незнакомое ему чувство. Сейчас им руководило желание помочь не столько жене, сколько Анульке. Сегодня он в полной мере почувствовал себя отцом.
Вильма Кламова, которая всегда видела своих ближних насквозь, удивленная переменой, происшедшей в зяте, сказала сухо, но без иронии:
— Вот это по мне!
В ночь с субботы на воскресенье Анулька утихла только к утру. Цилька, буквально валившаяся с ног, уснула мертвым сном рядом с дочерью.
Вильма Кламова потихоньку вывезла коляску с ребенком из комнаты в кухню, чтобы дать Цильке возможность поспать хотя бы часок. Но ребенок в кухне поднял крик. Тогда Вильма перевезла коляску в заднюю комнату, а спящего Тонько на руках перетащила в кухню, в свою постель. Шум разбудил Яна, который вел себя так же, как все новоиспеченные отцы: жалел ребенка и одновременно злился. "И чего она так орет!" — думал Ян. Он уткнул голову поглубже в подушку, но это не помогло, и он сел на кровати.
У дома кто-то соскочил с велосипеда. Ян взглянул на часы: десять минут седьмого, в это время тесть обычно возвращается с дежурства. Неожиданно в комнату вбежала взволнованная Вильма. Она принялась трясти спящую дочь за плечо, сначала легонько — жаль было будить, — потом сильнее.
— У Анульки опять ужасный желудок!
— Иисусе, Мария! — Цилька вскочила, отыскивая глазами коляску.
— Она только что уснула в задней комнате… Наш доктор ни черта не смыслит… Через час поезд — придется ехать в Братиславу!
Для 14-летней Марины, растущей без матери, ее друзья — это часть семьи, часть жизни. Без них и праздник не в радость, а с ними — и любые неприятности не так уж неприятны, а больше похожи на приключения. Они неразлучны, и в школе, и после уроков. И вот у Марины появляется новый знакомый — или это первая любовь? Но компания его решительно отвергает: лучшая подруга ревнует, мальчишки обижаются — как же быть? И что скажет папа?
Без аннотации В историческом романе Васко Пратолини (1913–1991) «Метелло» показано развитие и становление сознания итальянского рабочего класса. В центре романа — молодой рабочий паренек Метелло Салани. Рассказ о годах его юности и составляет сюжетную основу книги. Характер формируется в трудной борьбе, и юноша проявляет качества, позволившие ему стать рабочим вожаком, — природный ум, великодушие, сознание целей, во имя которых он борется. Образ Метелло символичен — он олицетворяет формирование самосознания итальянских рабочих в начале XX века.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.