Свирель Марсиаса - [9]

А день карнавала приближался, и я из себя выходил, что не смогу в нем участвовать.

В конце концов, хочешь не хочешь, решил я, придется идти одному.

Назло товарищам!

Но как одеться? Как одеться?

— Наряжусь-ка я краснокожим индейцем. Разденусь, а голову украшу перьями!

Отец с матерью уверяли меня, что если я наряжусь индейцем и разденусь до пояса, то обязательно схвачу плеврит.

— Пусть это несчастье отойдет от тебя! — сказала мать.

Я плакал, потому что хотел нарядиться индейцем: раздеться и украсить голову перьями, и не слушал ни отца, ни мать.

А день карнавала все приближался…

— Я буду годалешцем! — сказал я. — Опояшусь красным поясом, надену черные шаровары и черную безрукавку с большим воротником и пышной оторочкой, башмаки из коровьей кожи и белую феску!

Вот удивится Корча, когда Я выйду!

Но где найти костюм? Деревня Годалеш находилась в трех днях ходьбы от нас, около Эльбасана. Как это отцу не пришло в свое время в голову написать письмо своему другу Джему в Годалеш, чтобы он прислал пару костюмов? Как его теперь разыскать? И я опять плакал — теперь уже потому, что не смогу нарядиться годалешцем.

Но плачь не плачь, а делу не поможешь.

День карнавала приближался! Что делать? Как одеться?

Мама сказала:

— Послушай меня, сын: нарядись невестой. Мама наденет тебе шаровары в цветах, рубашку с золотистой бахромой. Мама тебе приделает косу, а головку повяжет шелковым платком. Мама тебя попудрит, напомадит. Ты у меня будешь просто куклой! Вся Корча станет удивляться, когда ты пойдешь, — такой ты будешь красивый!

Я поссорился и с матерью, потому что не хотел быть невестой, чтобы товарищи смеялись потом надо мной. Три дня подряд с досады не выходил я из дому — можете себе представить, до чего же я был зол!

А до карнавала оставалось всего три дня!

Мама сказала:

— Ну будь попом, несчастный ты мой!

Я умел напевать на церковный лад и креститься. Почему мне не стать попом?

— Хорошо, мама, буду попом! Пусть товарищи позлятся!

Отец пошел скорее на базар и принес бумагу всех цветов. Мама разрезала ее и сшила очень красивую рясу.

Когда я надел эту рясу, выяснилось, что я действительно похож на попа.

Я бормотал себе под нос молитвы и крестился, а отец с матерью помирали со смеху. Вот так ряженый!

Мы долго смеялись и играли. Вдруг меня осенило:

— А почему мне не стать епископом?

— Но где взять митру? — сказала мама. — Где взять жезл с рукояткой, как змея? Будь лучше попом.

— Я буду епископом, мама, буду!

— И так хорошо, голубчик мой. Что тебе вздумалось быть епископом?

— Хочу быть епископом! — настаивал я. — Хочу!

Отец опять пошел на базар и купил картон, а мать сделала разноцветную митру. Она взяла трость отца, обернула ее бумагой, и получился епископский жезл с рукояткой, как змея.

Я надел рясу, митру и взял в руки жезл. Чем не епископ?

— Вот теперь я ряженый, теперь я ряженый! — закричал я радостно. — Ребята лопнут от зависти!

— Как бы тебе не захотелось еще стать патриархом, — сказал отец рассмеявшись.

И до прихода карнавала я жил одной заботой: как я буду носить митру и жезл, как буду складывать руки, давая благословение, как изменю свой голос, напевая молитвы.

— Мир вам всем! — говорил маленький епископ, благословляя отца с матерью.

— Мудро глаголешь, о праведный! — отвечал отец за попа.

— Мир тебе и благословение, святой отец! — говорила мать, целуя мне пальцы руки, и дом сотрясался от нашего веселья.

Наконец карнавальное воскресенье наступило!

Ночью послышался барабанный бой. Самыми первыми вышли ряженые с невестой, одетой в фустанелы и сидящей на осле. Потом шли по порядку другие ряженые, тоже в фустанелах, с ятаганами и старыми кобурами у пояса, с толстыми цепочками от часов на безрукавках, черными платками, повязанными на головах, в расшитых черной тесьмой белых штанах и башмаках с кисточками. Шли паши и беи в красных фесках с черными кисточками, спадавшими на плечи, с орденами и саблями. Шли краснокожие индейцы, полуголые, несмотря на то что стояла зима. Шли старые ведьмы, люди с большими головами и кривыми шеями, люди высокие, как дома, с чубуками в размах руки. Шли, взявшись за руки, дамы и господа, одетые по моде, в белых летних костюмах, мужчины с цилиндрами на головах.

Да и кто только не шел!..

Все проходили перед нашим домом и спускались к центру города. Многие из них протягивали руки и просили: «Подайте, подайте!» — и люди кидали им старые мелкие монеты.

Наша улица была полна народу. Все мужчины, женщины и дети надели бумажные фески, длинные носы или маски с узкими прорезями для глаз. Мостовая была сплошь усыпана разноцветным серпантином.

Я смотрел на все это из окна, одетый епископом, но пока еще без митры на голове.

Теперь, когда наступил день карнавала и улицы были полны ряженых в различных одеяниях, мне стало стыдно показаться, хотя, по совести говоря, очень хотелось выйти. Стыдно было даже высунуть из окна голову в митре.

Однако, когда приблизилось время обеда, улица опустела, все собрались у центральной городской площади. Вот там-то и началось настоящее веселье.

Увидев, что на улице никого нет, я быстро надел митру, взял жезл, спустился вниз с лестницы и высунул голову за дверь.