Свет мой - [12]
Стали люди плакаться в три ручья, а слезами колеса не сделаешь, репы не посадишь…
А Настена — не печалится. Утром ранушко встает, будит тятю с матушкой, велит им землю копать-пахать, а сама в луга темные идет, кричит-зовет малое и большое зверье. Только солнышко выпечется — идут они все по лужку и собирают росинки. Тусклую да черную не берут. Так с Настеной и собирают, кто в туесок, кто в крынку…
Глядит народ — ничего не поймет. Неделя проходит, другая… У Настеньки в огороде чудо: картошка зацвела, подсолнушки голову подняли… Глядели-глядели люди и тоже взялись росою солнечною землю свою поливать. Работали так долго, пока ручьи не потекли. Правда, не молоком. Вскоре и дожди пошли, земля хлеб стала родить. Ну, а люди — начали работать и снова дружно жить, даже лучше прежнего…
…Вокруг было тихо, только в некошеной траве потрескивали кузнечики, и в тайге, далеко, казалось за тридевятым царством, бубнил свою черную тоску водяной бык.
Тетя Катя прислушалась, стала считать, потом махнула рукой:
— Раньше говорили, сколь раз выпь пробухает — по стольку кадей хлеба и вымолотишь с овина.
— А Настенька как же? — думал я о своем.
— Настенька? Не помню уже, в сказке-то про это не сказано. Думаю, — тетя Катя лукаво посмотрела на меня, — думаю — бабье дело — замуж вышла, детей нарожала… Может, и мы с тобой… какая ни есть веточка ее зеленая? А?
— Ну! — удивился я. — Сказка же…
Тетя Катя поправила синий платок на голове, задумалась, и эти думы, наверное, были хорошими — глаза ее посветлели, и очертания скуластого лица стали более мягкими, округлыми, и только вечные труженицы-руки не находили себе места: суетились, искали дело, то оглаживали сарафан, то теребили пуговку…
— Сказка сказывается, а дума думается. Настенька-то наша, можа, Анастасия Гордеевна, прабабушка… Вот опять же — про росу сказывала… Слушай-ка, как поется-то: Рос-си-я-я… А откуда это слово пошло? Не иначе как от росы-росинки. Думаю я, — тетя Катя улыбнулась, но улыбнулась как-то с грустью, — думается мне, кто хоть раз пробежал утречком босиком по росной траве, травушке-муравушке, тот во веки веков не забудет мест родных… А роса, что слеза земли-матушки… от горя ли, болезни какой помогает. — Тетя Катя опустила голову. — Вот до сих пор по душе тучка черная ходит: дед-то наш вскорости помер. И все кажется — мы в том виноваты. Принеси ему в тот день росы испить, может, еще пожил бы… Эка! — вскочила, как девчонка, тетя Катя. — Солнце-то высоко! Заговорились-затоковались совсем…
Тетя Катя снова легко пошла своей укосной межой, я — за ней. «Вжик-вжик», — уже суше звенела коса. Солнце пригревало крепче, и яростнее становился запах скошенной травы и родной земли.
Лошади
Димка сидел на завалинке и думал. Дед Егор чинил сеть. Ласка, сибирская лайка, мышковала по огороду. Все были заняты делом, и даже лето, пахнущее рекой и луговыми травами, тоже не ленилось, ткало новые листья на кустах и деревьях, нянчило в гнездах пискунов, купало в звонком плесе ребятишек, наливало солнечной мякотью малину, аукало в грибных колках женскими голосами… А Димка все думал…
Вчера на сеновале, ложась спать, он услышал от деда, что всякая животина имеет свой разум и понимает человеческий язык. Гусь — умен, цену себе знает, а посему ходит важно, как генерал; свинья — с виду глупа, рыло длинное, лба нет, глазки пустые — свинец тяжелый, но память у нее хорошая — обидчика на всю жизнь запоминает; самая глупая скотинка, говорит дедушка, курица — под себя гребет, а зачем — не знает…
Верно! Правду говорит дедушка, Димка и сам замечал… вот хотя бы Ласка. Соскучится за ночь — утром бежит ластиться, улыбается во все зубы. Ну, прямо-таки человек! А Серко? Протянешь ему на ладошке кусочек сахара, он осторожно — одними губами — возьмет и потом долго кивает головой, благодарит. Вообще, дедушка считает, что лошадь самая умная и понятливая животина на земле, потому как она всегда в работе с человеком вместе. Она и человека доброго за версту узнает, а недоброго, как волка, чует…
— Дедунь, а дедунь, расскажи о лошадях…
Дед большой охотник до разговоров, особенно с внуком. А как же иначе?! Кому как не своему внуку-последышу поведать то, что накопилось за далями и дорогами его жизни.
— Ну слушай, — откликается на просьбу дед. — Слушай да сетешку придерживай — за разговором и дело скоротится.
Лицо у деда морщинистое, в бородавках, суковатое, весь он будто из дерева выпилен: борода, что у лешего — редкая и длинная, мшистая, глаза — навыкат, удивленные и счастливые, до сих пор синька в глазах не пропала. Неказист с виду дедуня. Роста небольшого, руки длинные, черные, жилистые, будто корни… Но Димка своего дедушку любит и знает, что он в войну с фашистами смело воевал, что его уважают сельчане, что на нем дом держится…
— Было это в мое малолетство, — медленно начинает дед, — помогал, значит, я батрачить отцу своему, Гавриле Павловичу, пас на батамайских лугах с соседским кирюхой кулацких лошадей. Табунок у нас — голов пятнадцать.
Лето ласковое было, трава густая, сытая. Ночью в небе звездочки порхают, рыба в реке играется… Хорошо в ночном!
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Очередная книга издательского цикла, знакомящая читателей с творчеством молодых прозаиков.
Новая книга издательского цикла сборников, включающих произведения начинающих.
Оренбуржец Владимир Шабанов и Сергей Поляков из Верхнего Уфалея — молодые южноуральские прозаики — рассказывают о жизни, труде и духовных поисках нашего современника.
Очередная книга издательского цикла, знакомящая читателей с творчеством молодых прозаиков.