Струны - [7]

Шрифт
Интервал

Одно лишь усладит мои страданья.

II. СОНЕТЫ (Вячеславу Иванову – мастеру сонета)

ДЕВА-ПТИЦА

1. «В прозрачный час передрассветно-синий…»

В прозрачный час передрассветно-синий
Я деву-птицу тайно стерегу,
На матовом жемчужном берегу
Вдыхая трепет лилий и глициний.
Святую дрожь я в сердце сберегу.
Она близка, и крыльев блеск павлиний
Меня слепит игрой цветов и линий –
Всецветный рай на брезжущем лугу.
В венцах лучей — сияющие пятна,
В алмазных брызгах — трепетные перья,—
И вещий взор мне таинства раскрыл:
В рассветный миг бесчарна и понятна
Святая грань заклятого преддверья,—
Жду радужных объятий райских крыл!

2. «Когда потускнут крылья девы-птицы…»

Когда потускнут крылья девы-птицы
И в белом утре явен каждый блик,—
Я вижу гордый побледневший лик,
Властительный и строгий лик царицы.
До ужаса он явствен и велик,—
И дрогнули ревнивые ресницы,
И засинели вещие зарницы,—
В душе дрожит порыва сжатый крик.
Миры чудес в тени бровей — глубоки,
Покой чела младенчески-прелестен:
И грёз, и постижений — без границ.
Под влагою истомной поволоки
Невестный взор так тихо неневестен —
И перед ним душа поверглась ниц.

3. «День над судьбой моей отрадно-пленной…»

День над судьбой моей отрадно-пленной
Рассветную развеет кисею –
Тогда душой бессильно воспою
Лик девы-птицы я богоявленной.
И слезы я прозрачные пролью.
И над моей жемчужною вселенной
Она лазурью жаркой и нетленной
Расстелет песню вечную свою.
И я растаю с этой первой песней –
И перельюсь я в новые напевы
И новым раем царственно упьюсь.
Безмерность роковая всё чудесней, –
Я постигаю мир нездешней девы.
Я с ней навек торжественно сольюсь.

ВЕСЕННЯЯ НЕВЕСТА

Она порхала тихо между веток,
Чуть зеленеющих перед весной;
Ей было вольно в тишине лесной
И широко в сплетеньи хрупких клеток.
Уж чудился навес зеленых сеток –
В прохладных искрах, влажный и сквозной
Сплетался он в игре с голубизной,
Смеявшейся тазами резвых деток.
И сыпался их смех по чуткой чаще –
Звеня, скликались птичьи голоса.
Она взвивалась с ними в небеса.
Но у земли ширять хотелось чаще.
А в синеве развеялась маняще
Ее фаты сквозная полоса.

«Воскресший месяц забелел как меч…»

Воскресший месяц забелел как меч.
И перед далью матово-прозрачной
Земля склонялась трепетной и мрачной;
В долинах молкла суетная речь.
А небеса в торжественности брачной
Спешили звезд светильники возжечь.
Трикирии колеблющихся свеч
Огни сплетали вязью тайнозначной.
Земля не смела трепет превозмочь;
Я предался волне ночного хора,
Туманный мой покров унесся прочь.
В сиянии росистого убора
Ко мне идет моя невеста – ночь
Из-под шатров колдующего бора.

«Да, опьяненным нужно быть всегда…»

Il faut etre toujours ivre.

Baudelaire [2]

Да, опьяненным нужно быть всегда.
Вином, грехом, молитвой – опьяненным.
Чтоб каждый миг явился проясненным,
Где не шуршат минуты, дни, года.
Я каждый миг хотел бы быть влюбленным,
Пылать, как та далекая звезда, –
Зажечь ли мир, сгореть ли без следа, –
Но говорить с бессмертьем окрыленным.
Но где найду напиток я хмельной,
Тот райский нектар, ту волну живую,
С какими я хоть миг восторжествую?
Кто напоит той ярою волной
И ливнем выльет тучу грозовую,
Чтоб опьянен был целый мир со мной?

«Дождливый день ползет к ночи уныло…»

Дождливый день ползет к ночи уныло
И шепотом зовет несмело тьму.
Уже с утра пустое сердце ныло,
И тусклый сон мерещился уму.
Сознание бездейственно застыло,
Не разгадав навеки, почему –
И для чего кругом всё так постыло,
Всё так враждебно духу моему.
И пусть же день свершает путь обычный,
Дождливый путь к вечерней тьме – и пусть
Шаги его и шум одноязычный –
Знакомая, своя, родная грусть.
Как старой сказки шепот, мне привычный,
Уж я давно всё знаю наизусть.

«Я уходил с душою оскорбленной…»

Я уходил с душою оскорбленной
От моего земного алтаря;
Еще дымил он жертвой раскаленной,
Зловещими рубинами горя.
И над моей мечтою опаленной
Уже вставала новая заря –
Владычицей, порывом окрыленной,
Над бренными обидами царя.
Но я тоске грызущей предавался:
Вокруг назло призывам молодым
Удушливой волною расплывался
Последней жертвы едкий, горький дым.
Я задыхался медленным угаром,
Отвергнутый с моим последним даром.

В ОКНО

Ce qu’on peut voir au soleil est toujours moins interessant que ce que sc passe derriere une vitre. Dans ce trou noir ou lumineux vit la vie, reve la vie, souffre la vie.

Baudelaire

1. «Белеет четко переплет оконный…»

Белеет четко переплет оконный,
Синеет ночь за холодом стекла;
Волшебным взглядом, властью внезаконной
Она меня еще не увлекла.
Еще пока она робка, светла.
Зажег я лампы венчик полусонный
И жду, когда сгустится синь и мгла
У тусклой головы, к стеклу склоненной.
Она обнимет – и отдамся сам
Я всем ее знакомым чудесам
У лампы, здесь – и там, во мраке жутком.
Не разделен, а связан промежутком,
С самим собой я отдаюсь часам,
Шуршащим тайной в напряженьи чутком.

2. «Не вечно я один в бессонный час…»

Не вечно я один в бессонный час
Во мгле окна тускнею, отраженный,
Чернея смутно впадинами глаз, –
Как волхованьем, тьмой завороженный.
Но, тайнодейством жизни окруженный,
Когда вокруг последний свет погас,
Видений сонм идет – преображенный,
Так близкий нам и роковой для нас.
Я слышу говор, шепот, смех, рыданья,
Мне чудятся и страсти, и страданья –
Единая, как ночь, земная страсть.

Рекомендуем почитать
Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".