Степные рубежи России - [26]
Получение клятвы верности от тех, кого Москва считала своими подданными, стало краеугольным камнем политики Москвы по отношению к народам, с которыми она сталкивалась на своих южных и восточных границах. Начиная с самых первых встреч русские чиновники постоянно требовали, чтобы местные правители клялись в верности и признавали себя подданными царя. В 1589 году по приказу из Москвы командир Терского города, отдаленного военного форпоста на Северном Кавказе, проинструктировал кумыкского шамхала отправить своих послов с просьбой принять его в число подданных царя. Когда послы в Москву не прибыли, командир получил указание предупредить шамхала, что против него будет послана большая армия, «для того, что он нашего жалованья себе не поискал»[155].
Время шло, и самодержавный повелитель России, а также централизованное государство, которое он представлял, уже не могли кодифицировать свои отношения с кочевыми союзами иначе, чем играя роль сюзеренов, благодетельствующих своим подданным. Статус различных народов, нехристианских и не организованных в государства, уже не обсуждался, а московский дипломатический язык стал не таким дипломатичным. В 1616 году ногайский бий Иштерек написал в Москву, назвав царя Михаила другом, в соответствии с практикой многих своих предшественников. Но то, что воспринималось в Москве как лесть чуть более столетия назад, теперь звучало как непростительная фамильярность и дерзость. Иштерек получил суровый выговор от московских чиновников: «И холоп николи государю не пишется другом»[156].
Если в XVII веке Москва создала образ царя как благосклонного суверена, готового вознаграждать своих подданных взамен за их службу и верность, столетием позже для российского императора, воспринимаемого как воплощение цивилизованных европейских ценностей, было попросту немыслимо стать кем-либо, кроме покровителя и защитника варварских соседей России. Это отношение весьма откровенно выказал Мухаммед Тевкелев, татарин-переводчик Коллегии иностранных дел, которому было поручено добиться от казахов присяги на верность российской короне и принять ее. Отвечая видным казахам, объяснявшим, что они отправили посла в Россию для того, чтобы заключить мир, а не для того, чтобы стать российскими подданными, Тевкелев заявил, что «понеже Российская империя в свете славное государство, и такому славному монарху с вами, яко с степными зверьми, быть в миру неприлично»[157].
Впрочем, «звери», судя по всему, не оценили, как им повезло стать российскими подданными. В 1762 году казахский хан Нуралы, сдавшись на уговоры русских послов, принес присягу на верность взошедшей на престол российской императрице Екатерине II, только чтобы впоследствии объяснить, что он не отвечает за свой народ, враждебно относящийся к российским властям, поскольку многие их жалобы остались без ответа. Более того, казахи пренебрежительно называли самого Нуралы «русским»[158]. Несмотря на явно враждебную реакцию казахов и на очевидный факт, что Москва, стремительно относившая все новые встреченные народы к категории своих подданных, выдавала желаемое за действительное, российские власти продолжали настаивать на присяге.
Получить присягу было несложно, куда сложнее было добиться ее выполнения, поскольку стороны очень по-разному понимали эту присягу. С конца XV столетия основой московско-крымских отношений была шерть, письменный документ, содержащий условия мира и военного союза. С течением времени Москва распространила использование этого термина на отношения с другими степными народами и начала понимать шерть не как мирный договор, а как присягу нехристианских народов на верность московскому государю. Обычная процедура заключалась в том, что один или несколько местных правителей приносили присягу от имени своего народа в присутствии московского чиновника. Москва всегда старалась удостовериться, что подобная присяга «великому государю на вечное подданство» происходит в соответствии с обычаями новых подданных[159].
На протяжении всего периода московские летописцы, переводчики Посольского приказа и писцы старательно и планомерно конструировали образ раболепных подданных царя. Ранним примером политической несообразности является рассказ о военной экспедиции по ту сторону Урала в 1483 году. Московские чиновники так описывали встречу с хантами и манси и церемонию формализации мирного договора между местными вождями и московитами:
А мир их таков: подкинувше елку в жерьдь протолсту, протесав на четыре, а под нею послали медведно [медвежью шкуру], да на медведно покинули две сабли остреи вверх супротивно, два на медведно же положили рыбу да хлеб. А наши поставили вверх елкы крест; а югричи по своему жабу берестену доспену и с нохти, да привяжут под крестом низко да под жабою над нами как почнут ходить вокруг елки в посолон. Дрожат две сабли, подкнув елку остреи вниз. Да человек стоячи, приговаривает: «Кто сьсь мир изменить, по их праву бог казни». Да обойдут трижды, да наши поклонятся кресту, а они на полдень. А после того всего с золота воду пили; а приговор их также: «Кто изменить, а ты, золото, чюй»
