Станкевич. Возвращение - [103]

Макс вошел и уселся за длинный деревянный стол, изрезанный всевозможными надписями, по сравнению с которыми те, на заборе, казались собранием молитв. В трактире было холодно и пахло мочой. Макс оказался единственным посетителем. За массивной стойкой виднелась чья-то расплывшаяся рыжая морда. Макс стукнул спичечным коробком о стол.

— Что такое? — осведомилась морда, не покидая места за стойкой. — Пиво только по вечерам.

— Я хочу поесть.

— Файона! — рявкнула морда, и из-за занавески, которая отделяла трактир от жилья, вышла дебелая женщина. — Дай ему пожрать, если есть, — гневно произнес человек за стойкой.

— Могу предложить рыбу или вареную баранину, но только через полчаса. — Женщина стояла перед Максом, уставясь на него удивленными глазами.

— А что можно сейчас?

— Фасоль.

Макс кивнул. Ему подали фасоль с копченой грудинкой в жестяной тарелке. Еда была превосходная. Он запивал ее зеленым чаем без сахара. Потом вытянул ноги, оперся затылком о серую стену, уронив на колени руки.

Через час объявились первые посетители, через несколько часов завсегдатаи были, надо полагать, в сборе. Он разглядывал их с интересом, они отвечали ему тем же, и с каждой новой кружкой пива их взгляды становились все более бесцеремонными. Двое или трое молодых мужчин позволили себе выразить вслух свое мнение о его одежде и облике, но он не понял, хотя они сказали, видимо, нечто забавное, так как все с издевкой расхохотались. Кроме пива на столе мелькали бутылки с джином и китайской рисовой водкой, наверняка контрабандной, как нетрудно было догадаться.

Макс просидел в трактире до закрытия, то есть до четырех утра, и в свой отель вернулся той же дорогой, но лишь затем, чтоб забрать вещи. Он перебрался в небольшую гостиницу напротив трактира, где было не так уж дурно, если б не сырость и мыши.

Дни, которые теперь начались, делились для Макса на утренние часы, когда он отправлялся на пристань наблюдать за судами, и вечерние, переходившие затем в ночные, когда он сидел в трактире. Обе половинки дня были занимательны, и обе походили друг на друга. Сперва он наблюдал суда, потом — людей, оба мира были ему неизвестны. Суда были разные, люди — большей частью похожие друг на друга. Он устраивался обычно у стены, неподалеку от стойки. Место было удачное. Через несколько дней на него уже перестали обращать внимание. Дородная женщина, едва он появлялся, озябший, с реки, ставила молча перед ним тарелку с фасолью, а потом подавала зеленый чай в глиняной кружке. Вскоре появлялись завсегдатаи. Он прислушивался к их историям, к хвастовству и ссорам моряков, докеров, рабочих с верфей и ближних складов, ко всем этим словам, рвавшимся в тесноте и гаме из глоток скверно воспитанных и грубых парней, из числа которых вербовал веками этот небольшой, но отважный народ мореплавателей, солдат и корабельщиков.

Поздним вечером он заказывал миску тушеной баранины, а к ночи — четвертинку джина, который забирал обычно с собой в гостиницу. Хозяева трактира, необразованные, но славные люди, заговаривали порой с ним на своем клекочущем сленге, который Макс быстро освоил. Вечером в трактире было тесно, душно, холодно, и с каждым часом смрад становился все ощутимей, поскольку из-за ветра, идущего с реки, и плохой погоды, которая фактически не менялась, кое-кто из посетителей, боясь, что продует или промочит на дожде, а может, не желая ничего пропустить из спора, который перекатывался по залу наподобие волны по палубе во время шторма, оправлялся прямо под стол, делая это незаметно, через штанину, а запах, стоявший в трактире, свидетельствовал о популярности способа.

Максу случалось уходить и раньше, еще до полуночи, тогда он бродил по городу. Шагал по улочкам, мощенным брусчаткой, покрытой тонким слоем грязи даже в те дни, когда не бывало дождя. По обеим сторонам торчали одноэтажные дома, иногда попадались площади, столь непохожие на площади Вест-Энда. В оконцах, прикрытых тряпьем, рано гасили свет, и тогда свою ночную жизнь начинали крысы и жирные кошки, которые охотились за ними.

В одну из таких прогулок, недалеко от трактира, к нему привязались два молодых человека, пожелавшие, чтоб он подарил им фунт стерлингов и часы, если таковые у него имеются. Макс отдал им все, что у него было, и добыча значительно превосходила ту, на какую они рассчитывали. Это их так развеселило, что они приложили Максу по животу и голове, однако он устоял, и это их так изумило, что они взяли ноги в руки, не сняв с него пальто, о котором уже вели речь, когда Макс выворачивал карманы.

Декабрьским вечером, скорее даже ночью, поскольку было около двух часов и большинство посетителей покинули трактир, а те, кто остался, сидели обалдевшие от пива, водки и шумных разговоров, не подавая признаков жизни, Макс подошел к трактирщику с пакетом из блестящей бумаги, в какую в фешенебельных лондонских магазинах заворачивают коробки со шляпами.

— Дать чего-нибудь покрепче на ночь? — осведомился хозяин.

— Нет, Генри, на этот раз нет, — произнес Макс с торжественным видом. — Будь так добр, прими от меня подарок.

Генри, который в этот момент двигал по полу тяжелые ящики, выпрямился и, выставив вперед свою опухшую физиономию, часто заморгал.