Станкевич. Возвращение - [101]

Две недели спустя, когда бабье лето близилось к концу, дни становились короче, а город окутывал туман столь густой, что одежда становилась влажной, как после дождя, Макс сказал Дженет, что возвращается на родину.

Это было под утро, когда они, прижавшись друг к другу, лежали еще в постели. Дженет заворчала, как кошка, вытащила руку у него из-под бока и, приподняв голову, откинув со лба прядь волос, попросила, чтоб он повторил сказанное еще раз.

— Завтра я уезжаю в Польшу, — отозвался Макс.

Она упала лицом в подушку. Лежала неподвижно, подняв колени. Не произнесла ни слова. Через полчаса поднялась с постели, нагая и стройная, с небольшими высокими грудями, какими скульпторы наделяли античных богинь. Рассыпавшиеся волосы закрывали половину спины. Так она стояла некоторое время, не поворачиваясь, опустив руки, затем торопливо потянулась к халату. Сказала, что в таком случае ей надо выспаться и она пойдет к себе. Голос, которым она это произнесла, не был ее голосом. Гораздо выше, с неприятным призвуком. Так скулит незаслуженно обиженное животное.

Оба встали поздно. Завтракали отдельно. Увиделись в полдень у нее в комнате. Она уже упаковала свои вещи. Весь багаж состоял из сумочки и небольшого чемодана с наклейкой «Гамильтон». Они поехали на метро на маленький вокзальчик Мерилибон, откуда отправлялись поезда на запад. По дороге на вокзал она сказала, что не в состоянии вернуться сейчас домой и поедет в Долджло, туда, куда направлялась четыре месяца назад, пересаживаясь в Эксетере. Вокзал Мерилибон был чистенький, пестренький, игрушечный. Похожий на декорацию; такими же были черно-зеленые вагончики на высоких колесах и паровоз с разрисованной красными полосами трубой. Стоял туманный, но теплый день.

— Кажется, это мой поезд, — указала она зонтиком, когда они вышли на перрон.

Время, пролетевшее с трех часов утра, изменило ее до неузнаваемости. Она была бледна, под глазами тени, что, впрочем, случалось и раньше. Такой она даже больше нравилась Максу. Однако сейчас совсем не то. Она показалась ему выше ростом и худее. Ввалились виски, щеки. Правда, и прежде, даже когда она бывала в хорошем настроении, ее облик не всегда соответствовал возрасту. Крепкая, с упругим, изящным телом, она не относилась к тем девушкам, которых сравнивают с цветком. И вдруг стала такой жалкой, что люди оглядывались. Было тепло, но не жарко, однако Дженет, хотя на ней был всего лишь жакет, покрылась испариной.

Макс подумал, что это должно бы причинить ему боль, но с удивлением констатировал, что ничего подобного не испытывает. Подумал еще, что Дженет, вероятно, страдает и не хочет, чтобы он это заметил, но, не в силах скрыть переживания, страдает от этого вдвойне. Тогда он решил сказать что-нибудь такое, чтобы придать ей бодрости, и весело воскликнул, что ему с ней было очень хорошо и что это одна из причин, по которой он будет думать об Англии с симпатией, и единственная причина, почему он сохранит в памяти Шотландию. Эффект, однако, был противоположный. Дженет отступила на шаг, открыла рот, обнажив свои великолепные зубы так, что все вокруг засверкало. Макс полагал, она смеется, но, прежде чем успел ответить на улыбку, понял, что у нее перехватило дыхание. Продолжалось это долго, и зрелище было не из приятных. Когда все прошло и Дженет вернулась к своей тихой скорби, он, чтобы отвлечься от того, что только что произошло, указал на пальму в большой зеленой кадке с металлическими обручами и заметил, что похожая стояла в доме у его отца, но в одну из суровых зим, несмотря на все хлопоты, стала желтеть и к весне усохла. Минуту спустя, когда кондуктор прошел вдоль вагончиков с табличкой, возвещающей, что до отхода поезда остается десять минут, он спросил, не посчитала ли бы она за бестактность, если б он предложил ей некую сумму денег, которую положит на ее имя в одном из лондонских банков.

— Не будем об этом, Макс, — прошептала она в ответ и, указав на поезд движением головы, добавила обычным своим голосом: — Мне б не хотелось вскакивать на ходу. Думается, что пора в вагон.

— Да, разумеется, — отозвался он с готовностью и взял ее под локоть. — Что ты собираешься делать в Долджло? — спросил Макс, когда она была уже на ступеньке.

— Я ж тебе говорила: у меня там подруга. Не в самом Долджло, а в двух-трех милях от него, в деревне, — пояснила она.

— Ну и что ты будешь там делать?

— Постараюсь быть как можно больше на воздухе. Там прекрасный климат, может, застану еще ежевику. Будем пить в полдник чай с кексом, а вечером Патрик будет читать Диккенса или Теккерея. Он очень это любит, — произнесла она, всматриваясь в даль мимо его головы своими большими, в это мгновение как бы увеличившимися и слегка косящими глазами.

— Кто это, Патрик?

— Муж Сюзи. Я, пожалуй, пойду.

Он хотел помочь ей внести чемодан, но она запротестовала.

— Прощай, Дженет, — сказал Макс, когда она была уже в вагоне, где отсутствовали купе и лишь вдоль стен тянулись скамейки.

Встав у окна, Дженет опустила раму. Протянула сверху ему руку. Горячую и влажную. Кондуктор крикнул: «Off!» — и поезд тронулся.