Сперонара - [25]

Я попытался ее утешить, но испытанное ею впечатление было слишком глубоким. Я хотел с помощью реального счастья заставить Лену забыть о ее надуманном страхе, но она впервые осталась холодной, едва ли не бесчувственной и, в конце концов, попросила меня уйти и оставить ее одну, дав ей возможность провести ночь в молитвах. Я начал было упрямиться, но Лена с мольбой сложила руки, и я, в свою очередь, увидел две крупные слезы, дрожавшие на ее ресницах. Я собрал их губами, после чего, отчасти пребывая в восхищении, отчасти досадуя, был готов ей повиноваться.

После этого мы задули свечи, подошли к окну, чтобы убедиться, что на улице никого нет, и приподняли ставень. Там стоял, прислонившись к стене, какой-то мужчина, закутанный в плащ. Услышав шум, который мы произвели, он поднял голову, но мы вовремя увидели это движение и успели опустить ставень до того, как он нас заметил.

Некоторое время мы оставались безмолвными и неподвижными, слушая биение наших сердец, которые перекликались, трепеща, и лишь одни нарушали ночную тишину. Суеверный страх Лены в итоге передался и мне; не веря в надвигавшуюся беду, я тем не менее верил в возможную опасность. Я снова приподнял ставень и увидел, что мужчина исчез.

Решив воспользоваться его отсутствием, чтобы уйти, я в последний раз поцеловал Лену и подошел к двери. И тут мне показалось, что из коридора, ведущего к выходу, доносится шум шагов. Очевидно, Лене тоже это послышалось, так как она стиснула мои руки.

"У тебя есть оружие?" — спросила она так тихо, что я едва ее понял.

"Никакого", — ответил я.

"Подожди".

Лена ушла. Несколько мгновений спустя я услышал или скорее почувствовал, как она возвращается.

"Держи", — сказала она и вложила мне в ладонь рукоятку небольшого ятагана, принадлежавшего ее мужу.

"По-моему, мы ошиблись, — сказал я, — ведь ничего больше не слышно."

"Все равно, — ответила она, — оставь этот кинжал у себя и отныне никогда не приходи сюда без оружия. Я так хочу, слышишь?"

Я ощутил ее губы, которыми она искала мои, чтобы превратить приказ в просьбу.

"Значит, ты по-прежнему требуешь, чтобы я тебя покинул?"

"Я не требую, а прошу тебя об этом".

"Но только до завтра".

"Да, до завтра".

Я в последний раз сжал Лену в своих объятиях и открыл дверь. Все было тихо и, как казалось, спокойно.

"Какая же ты глупышка!" — сказал я.

"Глупышка, если тебе так угодно, но Мадонна все-таки плакала".

"Это от ревности, Лена", — сказал я, в последний раз обняв свою любимую и приблизив ее голову к своей голове.

"Берегись! — внезапно исторгла страшный крик Лена и чуть было не устремилась вперед. — Вот он! Вот он!"

В самом деле, с другого конца коридора к нам бежал какой-то мужчина. Я ринулся ему навстречу, и мы оказались лицом к лицу. Это был Морелли, муж Лены. Не сказав ни слова, мы с ревом бросились друг на друга. В одной его руке был пистолет, в другой — кинжал. В пылу борьбы пистолет внезапно выстрелил, но пуля не задела меня. В ответ я нанес противнику страшный удар и услышал, как он вскрикнул. Я только что пронзил его грудь ятаганом. И тут раздался оклик "Стой!" на английском языке: проходивший по улице патруль, услышав пистолетный выстрел, остановился под окнами. Я кинулся к двери, чтобы выйти; Лена же схватила меня за руку, провела через комнату и открыла передо мной маленькое окошко, выходившее в сад. Я понял, что мое присутствие только повредит ей.

"Послушай, — сказал я, — ты ничего не знаешь, ты ничего не видела, ты поспешила на шум и нашла своего мужа мертвым".

"Не волнуйся".

"Где я снова тебя увижу?"

"В любом месте, где ты будешь".

"Прощай".

"До свидания".

Я побежал как безумный через сад, перелез через стену и оказался на какой-то улочке. Я не знал и не понимал, где нахожусь, и мчался куда глаза глядят, пока не оказался на Плацпарадной площади; там я сориентировался и, призвав на помощь остатки своего хладнокровия, принялся размышлять о том, что мне дальше делать. Лучше всего было бежать, но, находясь на Мальте, так просто не убежишь; к тому же у меня было при себе лишь несколько цехинов; все, чем я обладал, находилось у меня дома, там же остались письма Лены, которые могли быть найдены и которые выдали бы нашу любовь. Стало быть, прежде всего мне следовало вернуться домой.

И я побежал в сторону своего дома. В нескольких шагах от входа сидел, скрючившись, уткнувшись лицом в колени, какой-то человек: я не придал этому никакого значения, решив, что он спит, как водится порой у нищих на улицах Мальты, и вошел в дом.

В два прыжка я оказался в своей комнате; первым делом я бросился к письменному столу, в котором хранились письма Лены, и сжег их все до одного; затем, убедившись, что они превратились в золу, я открыл выдвижной ящик, в котором лежали деньги, и взял все, что у меня там было. Я намеревался добежать до порта, сесть в какую-нибудь лодку, обменять свою одежду на матросский костюм и на следующий день покинуть рейд вместе с рыбаками, выходящими в море каждое утро. Это не составляло для меня никакого труда, тем более, что я десятки раз рыбачил с каждым из них и знал их всех. Итак, главное было добраться до порта.