Сперонара - [27]

Фра Джироламо ответил на вопрос умирающего тЪлько мысленной молитвой. Побледневший Гаэтано смотрел на этого священнослужителя, преклонившего колени, чтобы замолить грех другого человека, и я увидел, как лихорадочный блеск его глаз начал тускнеть; он и сам почувствовал, что силы его тают.

"Еще одну ложечку этого эликсира, капитан, — сказал он. — Вы же, святой отец, сначала выслушайте меня: нам нельзя терять ни минуты; вы помолитесь позже".

Я дал умирающему глоток настоя, который произвел на него такое же действие, как и в первый раз. Кровь снова прилила к его щекам, и его глаза опять заблестели.

"На чем мы остановились?" — спросил Гаэтано,

"На том, что вам вынесли смертный приговор", — сказал я.

"Да. Меня отвели обратно в камеру; жить мне осталось три дня: как вам известно, три дня отделяют оглашение приговора от казни.

В первый день секретарь суда зачитал мне приговор и начал убеждать меня сознаться в преступлении, заверяя, что ввиду смягчающих обстоятельств, мне, возможно, удастся добиться пересмотра приговора в лучшую сторону. Я ответил, что не могу сознаться в преступлении, которого не совершал, и увидел, что он уходит из камеры, погруженный в сомнения, настолько упорно отрицал я свою вину.

На следующий день настал черед исповедника. Хотя это был, пожалуй, еще более страшный грех, чем предыдущий, я ни в чем не сознался даже исповеднику. (И тут фра Джироламо сделал движение, как бы собираясь заговорить.) Святой отец, — продолжал Гаэтано, — Лена всегда мне говорила, что если я умру раньше нее, то она станет монахиней и будет молиться за меня до конца своих дней. Я надеялся на ее молитвы.

Исповедник ушел, уверовав в то, что я невиновен, и с его уст, когда он поцеловал меня, чтобы утешить, сорвалось слово "мученик". Я спросил, увижу ли его снова; он обещал вернуться и провести со мной следующие день и ночь.

В четыре часа дня дверь моей камеры, та, что выходила в тюремную часовню, открылась, и передо мной предстал судья.

"Ну! — сказал я, увидев его. — Вы, наконец, убедились в том, что осудили невиновного?"

"Нет, — ответил он, — я знаю, что вы виновны, но я пришел, чтобы вас спасти".

Я предположил, что эта очередная хитрость с целью выведать у меня мой секрет, и пренебрежительно рассмеялся.

Судья подошел ко мне и протянул листок бумаги; я прочел:

"Верь всему, что скажет судья, и делай все, что он прикажет тебе сделать.

Твоя Лена".

"Вы заставили ее написать эту записку с помощью какой-нибудь подлой уловки или жестокой пытки, — ответил я, покачав головой. — Лена не могла написать эти слова добровольно".

"Лена написала эти слова по своей воле; Лена приходила ко мне; Лена добилась от меня, чтобы я тебя спас, и я пришел тебя спасти. Хочешь ли ты подчиниться мне и жить? Или хочешь упорствовать и умереть?"

"Вот оно что! И что же нужно делать?" — спросил я.

"Послушай, — сказал судья, подходя ко мне и говоря со мной так тихо, что я едва мог его слышать, — слепо следуй указаниям, которые я сейчас тебе дам; не раздумывай, а подчиняйся, и тогда твоя жизнь и честь твоей любовницы будут спасены".

"Говорите".

Он снял с меня кандалы.

"Вот кинжал, держи его; выйди через эту дверь, ключ от которой есть только у меня; беги в ближайшее кафе; дерзко покажись всем, кто там окажется; всади нож в грудь первого встречного, затем оставь нож в ране и бегом возвращайся в тюрьму. Я буду ждать тебя здесь, а Лена, запертая у меня в доме, будет отвечать за твое возвращение".

Я все понял. Волосы встали дыбом у меня на голове, я почувствовал, как холодный пот выступил у их корней и заструился по моему лицу. Этот судья, человек, призванный законом защищать общество, польстился на деньги и не придумал ничего лучше, как освободить меня от наказания за первое убийство посредством еще одного преступления.

Я колебался с минуту, но мысли о свободе, о Лене, о нашем счастье одержали верх. Взяв из рук судьи нож, я выскочил из тюрьмы как безумный и помчался в Греческое кафе; там было много моих знакомых, и только ваше лицо оказалось мне незнакомым, капитан. Я подошел к вам и нанес удар. Как и велел судья, я оставил нож в ране и убежал. Несколько мгновений спустя я вернулся в свою камеру; судья снова надел на меня кандалы, запер дверь тюрьмы и ушел. Хватило и десяти минут, чтобы произошла эта страшная трагедия. Я мог бы подумать, что мне приснился кошмар, если бы не видел свою руку, залитую кровью. Я вытер ее о сырой земляной пол камеры; кровь исчезла, и я стал ждать.

Как вы прекрасно понимаете, я провел остаток дня и ночь, ни на миг не сомкнув глаз. Я видел, как свет померк и как свет вернулся — свет нового дня, которому суждено было стать последним днем в моей жизни. Я слышал, как часы тюремной церкви отбивали каждые четверть часа, каждые полчаса и каждый час. Наконец, в шесть часов утра, когда я подумал, что мне осталось жить ровно сутки, дверь открылась, и на пороге появился исповедник.

"Сын мой, — сказал мне этот славный человек, быстро входя в камеру, — преисполнитесь благой надежды, ибо я принес вам странную новость. Вчера, в четыре часа вечера, какой-то человек, одетый, как вы, вашего возраста, вашего роста, настолько на вас похожий, что все приняли его за вас, совершил в Греческом кафе убийство одного сицилийского капитана и убежал прежде, чем его задержали".