Сперонара - [23]

— Словом, — продолжал капитан, — Гаэтано не захотел ничего слушать. Он тоже забрался в бочку. Однако, когда его левую руку стали привязывать у него за спиной, как только что поступили со мной, он заявил, что это ему мешает, и попросил оставить руку свободной. Ее тут же отвязали.

После этого мы начали сражаться; Гаэтано как бы нехотя, легко отбивал левой рукой удары, которые я ему наносил, и это несколько отсрочило конец поединка. Он даже немного поранил мне плечо, прежде чем я задел его самого, ибо я считал ниже собственного достоинства бить его по конечностям. Но, по правде сказать, когда я увидел, как течет моя кровь и как Пьетро, досадуя, кусает себе локти, я сделал такой сильный выпад, что Гаэтано упал, скорее от удара кулаком, чем от удара ножом, и откатился со своей бочкой к окну. Увидев, что мой противник не встает, я подумал, что он получил сполна. В самом деле, взглянув на лезвие ножа, я увидел, что оно залито кровью по самую рукоятку. Нунцио подбежал ко мне.

"Ну же? Ну же? — воскликнул я. — Как обстоят дела? За кем нам посылать: за священником или врачом?"

"За священником, — глухим голосом ответил Гаэтано, — врач уже не понадобится".

"Пусть будет священник, — сказал Нунцио. — Эй, старик!" — позвал он.

Дверь открылась, и на пороге показался Маттео.

"Комнату и кровать господину: он теряет сознание!"

"Все готово", — ответил Маттео.

"В таком случае помогите перенести его туда, пока другие разобьют несколько бутылок, чтобы создать видимость того, что страсти разгорались постепенно".

"Священника! Священника! — пробормотал Гаэтано еще более глухо, чем в первый раз. — Вы же видите, что если будете мешкать, то я умру до того, как он придет".

Кровь и в самом деле била из его груди фонтаном.

"Умереть-то вы умрете, а как же иначе, — произнес Маттео, беря раненого за плечи, в то время как Нунцио взял его за ноги, — но вам осталось еще жить около четырех или пяти часов, знаете ли, я вижу это по вашим глазам; поставлю-ка я вам славный компресс на рану, и вы успеете отлично исповедаться".

Дверь закрылась, и я остался наедине с Пьетро.

"Ну, черт побери! — сказал он. — Что с вами, капитан? Неужели вам станет дурно из-за какой-то царапины на плече?"

"Ах! Дело не в этом, дело не в этом, — ответил я, — но уж лучше мне было не встречаться с этим человеком, ведь мне заплатили, чтобы я доставил его сюда живым и здоровым".

"Вот оно что! И все же мне думается, — ответил Пьетро, — что, когда мы высадили его на берег, он великолепно себя чувствовал".

"Эти деньги принесут мне несчастье, Пьетро, и, если он умрет, я не собираюсь оставлять себе ни гроша, а потрачу все на то, чтобы в церкви служили мессы".

"Мессы, это всегда хорошо, — сказал Пьетро, — и вот тому доказательство: та, что вы перед этим заказали, пошла вам на пользу; но деньгами тоже не стоит пренебрегать".

"А эта бедная женщина, Пьетро, бедная женщина, приходившая ко мне на судно и провожавшая Гаэтано на берегу! Каково ей будет, когда она это узнает!"

"Ну да! Конечно! Тут наверняка не обойдется без слез, но, в конечном счете, все-таки лучше, чтобы плакала она, а не хозяйка. Притом вы лишь вернули парню прошлогодний должок, вот и все, правда, с процентами, но послушайте-ка, ведь только банкроты не возвращают своих долгов".

"Все равно, — продолжал я, — хотел бы я знать, почему все-таки он тогда ударил меня ножом".

И тут дверь комнаты, куда отнесли Гаэтано Сферра, открылась.

"Капитан Арена, — послышался оттуда голос, — умирающий спрашивает вас".

Обернувшись, я узнал фра Джироламо.

"Я здесь, святой отец", — ответил я, вздрогнув.

"Ну, — сказал Пьетро, — сейчас вы, возможно, что-то узнаете; если об этом можно будет говорить, вы нам все потом расскажете".

Кивнув ему в знак согласия, я вошел в комнату.

"Брат мой, — сказал фра Джироламо, указывая на Гаэтано Сферра, бледного, как простыни, на которых он лежал, — вот христианин, который скоро умрет и который желает, чтобы вы услышали его исповедь".

"Да, идите сюда, капитан, — произнес Гаэтано таким слабым голосом, что его едва было слышно, — только бы Бог дал мне силы дойти до конца!"

"Смотрите, смотрите, — сказал папаша Маттео, входя и ставя на столик рядом с постелью умирающего пузырек с красной, как кровь, жидкостью, — смотрите, вот то, от чего вы приободритесь; выпейте-ка две ложки, и вам это наверняка понравится. Знаете, капитан, — продолжал он, обращаясь ко мне, — этот тот самый настой, что делала бедняжка Джулия, которую называли колдуньей; он ведь так помогал вашему дяде".

"О! В таком случае, — сказал я, наливая жидкость в ложку и поднося ложку к губам раненого, — выпейте: Маттео прав, это пойдет вам на пользу".

Гаэтано проглотил ложку настоя, в то время как фра Джироламо закрыл дверь за Маттео, которому нельзя было оставаться в комнате, ибо умирающий собрался начать исповедь. Едва лишь он выпил эликсир, как его глаза заблестели и на лице у него показался яркий румянец.

"Что вы мне дали, капитан? — вскричал он, схватив меня за руку. — Еще ложечку, еще одну, я хочу, чтобы у меня хватило сил рассказать вам все".

Я дал Гаэтано вторую ложку настоя; после этого он приподнялся, опершись на одну руку и положив вторую себе на грудь.