Сперонара - [17]

Затем, совершенно обессилев, я сел на стул, чувствуя, что вот-вот растянусь во весь рост.

«Караул! Караул! — закричали все. — Это Гаэтано Сфер-ра. Мы его узнали, это он. Человека убили!»

«Да-да, — машинально пробормотал я, — да, это Гаэтано Сферра. Караул! Кара...» Тут, признаюсь, силы мои кончились, и я упал в обморок.

— Это не удивляет, — вставил Пьетро, — в груди у него торчал клинок длиною три дюйма: еще бы не упасть в обморок.

— Я пролежал без сознания дня два-три, точно не помню. Придя в себя, я увидел у своего изголовья Нунцио-рулевого, того самого, что сейчас здесь; он меня не бросил, старый баклан. Поэтому он хорошо знает: мы с ним связаны до гроба. Правда, Нунцио?

— Да, капитан, — ответил рулевой, снимая шапку, что он обычно делал, отвечая на тот или иной из наших вопросов.

— «Вот как! — сказал я ему. — Стало быть, это вы, рулевой?»

«О! Он меня узнал! — вскричал рулевой. — Он меня узнал! Значит, все в порядке».

Вы видите этого Нунцио: его не назовешь весельчаком, не так ли?

— Да, он и вправду не производит такого впечатления.

— Ну вот! И вдруг этот человек начинает прыгать, как сумасшедший, вокруг моей кровати.

— Это от радости, — сказал рулевой.

— Да, — продолжал капитан, — ты был рад, старина, это было заметно. «Где же я был?» — спросил я у него. «О! Вы были далеко», — ответил он. В самом деле, я начал припоминать. «Да-да, верно, — сказал я. — Припоминаю: какой-то шутник ударил меня ножом. Ну да! Его хотя бы арестовали, этого убийцу?»

«Как же, арестовали! — ответил рулевой. — Он до сих пор на свободе гуляет».

«Но ведь все знали, кто это, — продолжал я. — Это был... это был, погоди-ка, его имя называли: это был Гаэтано Сферра, я хорошо помню».

«Вот тут вы ошибаетесь, капитан; дело в том, что это был не он. Видите ли, все это странная история».

«Как это не он?»

«Нет, это не мог быть он, так как Гаэтано Сферра еще утром был приговорен к смертной казни за то, что ударил кого-то ножом; он сидел в тюрьме и ждал священника, а на следующий день его должны были казнить. Как видно, это кто-то другой, похожий на него; может быть, какой-нибудь брат-близнец».

«Вот как! — сказал я. — Впрочем, не знаю, он ли это, я с ним не был знаком».

«Как, совсем?»

«Нисколько».

«Это не из-за какой-нибудь любовной истории, а?»

«Нет, честное слово, старина, я никого не знаю на Мальте».

«И не знаете, почему этот бешеный был на вас в обиде?»

«Понятия не имею».

«В таком случае не будем больше об этом говорить».

«И все же, — продолжал я, — досадно, когда тебе всадили в грудь нож, а ты даже не знаешь, ни почему тебя ударили, ни кто тебя ударил. Однако, если я когда-нибудь встречу этого парня, он будет иметь дело со мной, Нун-цио: это все, что я тебе скажу».

«И будете правы, капитан».

В эту минуту дверь моей комнаты отворил Пьетро.

«Эй, рулевой! — сказал он. — Пришел судья».

«Как! Ты тоже здесь, Пьетро?!» — вскричал я.

«Конечно, капитан, я здесь, тем более что я отсюда еще и не уходил».

Это была правда: Пьетро сидел в прихожей для того, чтобы никто не шумел; услышав, что мы с Нунцио разговариваем, он открыл дверь.

«Стало быть, дело идет на поправку?» — спросил Винченцо, в свою очередь заглядывая в комнату.

«Ну и ну! — снова воскликнул я. — Так вы все здесь?»

«Нет, нас тут только трое, капитан, все остальные на сперонаре, однако они дважды в день приходят сюда справиться о вашем здоровье».

«И как я вам уже говорил, капитан, — продолжал Пьетро, — пришел судья».

«Хорошо! Пусть он войдет».

«Капитан, дело в том, что он не один».

«С кем же он?»

«С тем, кого считали вашим убийцей».

«О-о!» — воскликнул я.

«Прошу прощения, господин судья, — произнес Нунцио, — дело в том, что капитан еще не совсем здоров, ведь прошло только четверть часа с тех пор, как он открыл глаза, и лишь десять минут с тех пор, как он начал говорить, поэтому мы за него боимся».

«В таком случае, мы придем завтра», — послышался чей-то голос.

«Нет-нет, — возразил я, — раз уж вы здесь, входите сейчас же».

«Входите, раз капитан этого хочет», — сказал Пьетро, открывая дверь.

Судья вошел; за ним следовал молодой человек со связанными руками, которого вели солдаты; позади молодого человека шествовали два субъекта, одетые в черное: это были секретари суда.

«Капитан Арена, — спросил судья, — это вас ударили ножом у дверей Греческого кафе?»

«Черт побери! Да, именно меня, а доказательство тому (я приподнял простыню и показал свою грудь) — рана от удара».

«Признаете ли вы, — продолжал судья, указывая на арестанта, — этого молодого человека за того, кто вас ударил?»

В этот миг мои глаза встретились с глазами молодого человека, и я узнал этот взгляд, как уже узнал это лицо; однако, понимая, что мои показания тут же его погубят, я не решался их дать.

Судья понял, что происходит в моей душе; он подошел к висевшему на стене распятию, взял его и вручил мне со словами: «Капитан, поклянитесь на кресте, что вы будете говорить только правду и ничего, кроме правды».

Я колебался.

«Поклянитесь, как вас просят, — сказал арестант, — и говорите по совести».

«Ну, право же, — произнес я, — раз вы сами этого хотите...»

«Да, я прошу вас».

«В таком случае, — продолжал я, протягивая руку к распятию, — я клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды».