Сперонара - [16]

Я послал членам экипажа, продолжавшим грести изо всех сил, две бутылки бордо; мы откупорили кувшинчик мускатного вина, раскурили сигары, и Жаден приступил к работе.

Но это было еще не все: следовало подвести разговор к шраму капитана, привлекшему мое внимание. Я нашел возможность сделать это, заговорив о нашем купании и похвалив капитана за умение плавать.

— О! Что до этого, ваше превосходительство, то заслуга тут совсем невелика, — ответил он. — Мы все, из поколения в поколение, уже лет двести, сущие морские волки, и, будучи еще совсем молодым человеком, я не раз переплывал Мессинский пролив — от деревни Делла Паче до деревни Сан Джованни, откуда родом моя жена.

— А сколько это по расстоянию? — спросил я.

— Пять миль, — ответил капитан, — но эти пять равняются добрым восьми из-за течения.

— Ну, а с тех пор как вы женаты, — продолжал я со смехом, — вы, конечно, уже не отваживаетесь на подобные шальные выходки?

— О! Не с тех пор как я женат, — ответил капитан, — а с тех пор как я был ранен в грудь: клинок проткнул легкое насквозь, и стоит мне пробыть в воде хотя бы час, как у меня перехватывает дух и я не могу больше плыть.

— В самом деле, я заметил шрам на вашей груди. Отчего он: из-за дуэли или несчастного случая?

— Ни от того, ни от другого, ваше превосходительство. Это всего-навсего была попытка убийства.

— К тому же странного убийства, — вмешался в разговор Пьетро, пользуясь своими привилегиями и в то же время не переставая грести.

Это восклицание, как легко догадаться, отнюдь не было способно умерить мое любопытство.

— Капитан, — продолжал я, — не будет ли нескромным спросить вас о некоторых подробностях этого события?

— Теперь уже нет, — ответил капитан, — ведь из четырех человек, замешанных в этом деле, в живых остался только я, ибо что касается женщины, то она теперь монахиня, а это то же самое, как если бы она умерла. Я расскажу вам эту историю, хотя и думаю о ней не без угрызений совести.

— Угрызений совести?! Полноте, капитан, вам не в чем, черт возьми, себя упрекнуть: вы поступили как честный и храбрый сицилиец.

— И все же я думаю, что мне лучше было оставить беднягу в покое, — со вздохом промолвил капитан.

— В покое! Мерзавца, воткнувшего вам в живот клинок в три дюйма! Вы правильно сделали, капитан, вы правильно сделали!

— Капитан, — продолжал я в свою очередь, — вы распаляете наше любопытство, и теперь, предупреждаю, я не оставлю вас в покое, пока вы мне все не расскажете.

— Ну-ка, малыш, — произнес Жаден, обращаясь к Пеппино, — сиди смирно. Мы внимательно вас слушаем, капитан.

Я перевел его призыв Пеппино, и капитан продолжал:

— Дело было в тысяча восемьсот двадцать пятом году, в мае, чуть больше десяти лет тому назад, как видите; мы отправились на Мальту, чтобы доставить туда одного англичанина, путешествовавшего ради собственного удовольствия, как и вы. Это было наше второе или третье путешествие на этом суденышке, которое я как раз перед этим купил. Команда была почти той же самой, не так ли, Пьетро?

— Да, капитан, за исключением Сьени; вы же помните, что мы поступили к вам на службу после смерти вашего дяди, так что в этом отношении почти ничего не изменилось.

— Именно так, — подтвердил капитан, — ведь мой бедный дядя умер в тысяча восемьсот двадцать пятом году.

— О Боже, да! Пятнадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать пятого года, — произнес Пьетро со скорбным выражением, которое я вовсе не ожидал увидеть на его веселом лице.

— Однако смерть моего бедного дяди ко всему этому отношения не имеет, — продолжал капитан, вздыхая. — Мы стояли в Мальте два дня и должны были оставаться там еще неделю, так что, вместо того чтобы находиться на судне, как мне следовало делать, я решил возобновить знакомство со своими старыми друзьями из Читта делла Валлетты. Старые друзья угостили меня ужином, а после ужина мы пошли в Греческое кафе, чтобы выпить по полчашки кофе. Если вы когда-нибудь будете на Мальте, сходите выпить туда кофе: это не самое красивое, но самое лучшее заведение во всем городе, оно находится на улице Англичан, в ста шагах от тюрьмы.

— Хорошо, капитан, я это запомню.

— Так вот, мы выпили по чашечке кофе; было семь часов вечера, то есть еще совсем светло. Мы разговаривали, стоя у входа, как вдруг я вижу, что из улочки, на углу которой стоит кафе, выходит парень лет двадцати пяти-двадцати восьми, бледный, растерянный, без шляпы — словом, явно не в себе. Я хотел было хлопнуть своего соседа по плечу, чтобы обратить его внимание на это странное явление, как вдруг этот парень направляется прямо ко мне и, прежде чем я успеваю заслониться, ударяет меня ножом в грудь, оставляет нож в ране, а затем уходит тем же путем, как пришел, поворачивает за угол улицы и исчезает.

Все это произошло в одно мгновение. Никто не видел, что меня ранили, и я сам с трудом это понимал. Все изумленно переглядывались и повторяли имя Гаэтано Сферра. Между тем я чувствовал, что силы меня покидают.

«Что он тебе сделал, этот шутник, Джузеппе? — спросил меня сосед. — Ты такой бледный!»

«Что он мне сделал? Смотри, — ответил я, ухватившись за ручку ножа и вытаскивая его из раны, — смотри, вот что он мне сделал».