Сперонара - [15]

Это прозвучало не особенно утешительно, и потому мы были как никогда расположены пожертвовать своей забавой ради собственной безопасности, но тут вдруг капитан, заметивший, что мы придаем опасности больше значения, чем она того заслуживала на самом деле, заявил, что он готов вместе с Филиппо войти в воду одновременно с нами. Это предложение возымело двоякое действие: во-первых, оно нас успокоило, а во-вторых, уязвило наше самолюбие. Раз уж нам предстояло совершить с экипажем путешествие, не лишенное всякого рода опасностей, мы не хотели, чтобы у него еще в самом начале сложилось невысокое мнение о нашей смелости. Стало быть, в ответ на это предложение нам не оставалось ничего другого, как приказать дозорным занять свои места на посту, а Пьетро — спустить на воду шлюпку. Когда все эти меры предосторожности были приняты, мы сошли вниз по трапу. Что касается капитана и Филиппо, то они не стали разводить подобных церемоний, а просто-напросто прыгнули за борт; но, к своему великому удивлению, на поверхности воды мы увидели одного капитана; Филиппо же нырнул под судно, по-видимому для того, чтобы обследовать все вокруг. Мгновение спустя мы увидели, как он вернулся со стороны носа, доложив, что не обнаружил совершенно ничего, способного внушить нам тревогу. Капитан, хотя и уступавший Филиппо в силе, тоже превосходно плавал. Я обратил внимание Жадена на то, что на правой стороне груди пловца виднелся след от раны, явно нанесенной ножом. Поскольку капитан был красивым парнем, а на Сицилии и в Калабрии удары ножом сыплются на красивых парней гораздо чаще, чем на других, мы решили, что это было следствием мести какого-нибудь брата или мужа, и я дал себе слово при первом же удобном случае расспросить его об этом.

Минут десять спустя до нас донеслись громкие крики, но тут уж ошибиться было невозможно: это были крики радости. В самом деле, Джованни только что пронзил гарпуном великолепную дораду и, шествуя с кормы на левый борт, с торжествующим видом нес ее на острие своего орудия, чтобы спросить нас, под каким соусом мы желали бы ее съесть. Вопрос был слишком важным, чтобы решить его без обсуждения, поэтому мы немедленно поднялись на борт, дабы поближе рассмотреть рыбу и выбрать достойный ее соус. Капитан и Филиппо последовали за нами; шлюпку прикрепили на прежнее место, и мы начали совещаться. Несколько замечаний, высказанных капитаном и показавшихся нам весьма толковыми, склонили нас к тому, чтобы приготовить нечто вроде матлота. Я не без причины призвал капитана на совет, так как не терял из вида рубец на его груди и собирался выяснить его историю. Когда решение было принято, я пригласил капитана пообедать вместе с нами, выставив предлогом, что если суждение, высказанное им по поводу дорады, окажется ошибочным, то мне бы хотелось заставить его в наказание съесть всю рыбу целиком. Вначале капитан отказывался от этой чересчур большой чести, которую мы намеревались ему оказать, но, видя, что мы настаиваем, в конечном счете согласился. Он тут же скрылся в люке, а Пьетро занялся приготовлениями к обеду.

Вскоре все было готово. На два стула положили длинную доску — это был стол; наши кожаные матрасы вынесли на палубу — это были стулья. Мы возлежали, словно римские всадники, в нашем триклинии под открытым небом и по малейшему знаку, который мы делали, весь экипаж бросался нас обслуживать.

По прошествии десяти минут появился капитан: он нарядился в свою самую красивую одежду и держал в руке бутылку липарийского муската, которую он после долгих предисловий решился нам предложить. Мы весьма охотно согласились, и он явно был как нельзя более тронут нашей благосклонностью.

Капитан Арена был превосходный человек, у которого, на наш взгляд, имелся только один недостаток: он сохранял по отношению к Жадену и ко мне слишком раболепную почтительность. Это мешало установить между нами тот быстрый и непринужденный обмен мыслей, благодаря которому я надеялся отчасти погрузиться в жизнь сицилийцев. Я нисколько не сомневался, что у всех этих людей, закаленных в трудностях, привычных к бурям, с детства бороздящих Средиземное море во всех направлениях, нашлось бы что нам порассказать о преданиях своего края или о собственных приключениях, и рассчитывал, что подобные рассказы на палубе помогут скоротать эти прекрасные восточные ночи, во время которых бдение становится более сладким, чем сон; но мы прекрасно понимали, что добиться этого можно, лишь пройдя долгую дорогу, и решили начать с капитана, чтобы позднее, шаг за шагом, дойти до простых матросов.

Наша дорада не заставила себя ждать. Задолго до того, как мы увидели рыбу, аромат, который от нее исходил, расположил нас в ее пользу; вскоре, к нашему удовольствию, вкус ее оправдал запах. Тем самым мы еще раз убедились, что с капитаном стоит водить дружбу, и стали относиться к нему с еще большим вниманием.

Покидая Неаполь, мы не забыли сделать некоторый запас бордосских вин. Хотя капитан был исключительным трезвенником, мы сумели уговорить его выпить два-три стаканчика. Бордосское вино, как известно, в высшей степени обладает свойствами, располагающими к общению. В конце обеда нам удалось заставить своего сотрапезника полностью забыть о дистанции, которую он сам же между нами создал; в заключение Жаден предложил ему написать для его жены портрет их маленького сына, и этот дополнительный знак внимания окончательно поставил его в полное наше подчинение. Капитан был вне себя от радости; он позвал г-на Пеппино, резвившегося на баке среди бочек и снастей со своим другом Милордом. Мальчик тут же примчался, не подозревая о том, что его ожидало; отец растолковал ему это по-итальянски, и Пеппино, то ли из любопытства, то ли из послушания, настолько охотно согласился позировать, что мы этого не ожидали.