Сперонара - [163]

Именины обитателей этого могильника, как и прочих мертвецов, полагается праздновать; в такой день их одевают в чистое белье, облачают в нарядные платья и окружают букетами, а затем двери катакомб открывают для родных и друзей. Однако некоторые мертвецы остаются в своих монашеских одеяниях и хранят угрюмый вид. Родственники, догадывающиеся о том, что их удручает, торопятся спросить, не нужно ли им что-нибудь и не получат ли они удовольствие от одной или двух месс. Покойники подают знак кивком или жестом, что желают именно этого. Родственники оплачивают определенное количество месс в монастыре, и, если этих денег достаточно, то на следующий год они с удовлетворением замечают, что бедные страдальцы украшены цветами и нарядно одеты, очевидно, в знак того, что они покинули чистилище и теперь наслаждаются вечным блаженством.

Не является ли все это невероятным надругательством над самыми святыми понятиями? И разве наши могилы не с большим благоговением возвращают земле тела, которые сотворены из праха и которым суждено снова обратиться в прах?

Признаться, я с радостью снова увидел свет, солнце, небо и цветы; мне показалось, что я проснулся после жуткого кошмара, и, хотя мне не пришлось дотрагиваться ни до одного из обитателей этого скорбного жилища, меня словно преследовал трупный запах, от которого совершенно невозможно было избавиться. Подъехав к городским воротам, наш кучер остановился, чтобы пропустить дорожные носилки; перед ними шел какой-то человек с колокольчиком, а за ними следовали еще двое носилок: в монастырь капуцинов везли очередной труп. Этот способ перевозки усопших — в портшезе, сидящих, разодетых и накрашенных — показался мне достойным всего остального. Одни носилки, следовавшие за первыми, занимал кюре, а другие — ризничий.

В тот день меня ждал один из самых скверных в моей жизни обедов, но не потому, что в гостинице скверно кормили, а потому, что меня преследовала картина, увиденная в катакомбах: мертвец, которого сушат на решетке. Что касается Арами, то он принимал пищу как ни в чем не бывало.

После обеда мы поехали в театр; двое самых влиятельных сицилийских вельмож стали антрепренерами и сумели собрать довольно неплохую труппу; в тот день играли "Норму", этот шедевр Беллини.

Я уже неоднократно слышал о привычке сицилийцев переговариваться жестами, стоя на противоположных концах площади или сидя вверху и внизу какого-нибудь зала; это искусство, по сравнению с которым язык глухонемых не более чем азбука, восходит, если верить легендам, к тирану Дионисию: под страхом сурового наказания он запретил собрания и разговоры, вследствие чего его подданные начали искать способ общения, который мог бы заменить речь. Во время антракта я наблюдал весьма оживленные беседы, которые вели музыканты оркестра и зрители, сидевшие в ложах; особенно отличился в этом отношении Арами: он увидел в литерной ложе одного из своих друзей, с которым ему не приходилось видеться уже три года, и тот принялся рассказывать ему при помощи глаз, а порой и рук, какие-то истории, по-видимому в высшей степени интересные, судя по тому, как всплескивал руками наш спутник. Когда беседа подошла к концу, я спросил у Арами, нельзя ли мне узнать, что за события, похоже, так сильно его взволновали.

— О Господи! — ответил он. — Тот, с кем я разговаривал, это один из моих добрых друзей; его не было в Палермо три года, и он рассказал мне, что женился в Неаполе, а затем вместе с женой путешествовал по Австрии и Франции. Во время этого путешествия жена родила ему дочь, которую он, к несчастью, потерял. Он прибыл вчера на Сицилию пароходом, но жена, сильно страдавшая от морской болезни, слегла, поэтому он пришел в театр один.

— Дорогой мой, — сказал я Арами, — если вы хотите, чтобы я вам поверил, вам придется сделать мне одно одолжение.

— Какое?

— Во-первых, не отходить от меня весь вечер, чтобы я был уверен, что вы не дадите наставлений своему другу, а во-вторых, когда мы встретимся с ним в фойе, попросить его повторить вслух все то, что он рассказал вам без слов.

— Охотно, — промолвил Арами.

Занавес снова поднялся; после того как второе действие "Нормы" закончилось, занавес опустился и актеры, как водится, вышли поклониться, мы отправились в фойе и встретились там с путешественником.

— Друг мой, — сказал ему Арами, — я не совсем понял, что ты хотел мне сказать; сделай одолжение, повтори это снова.

Путешественник повторил свой рассказ слово в слово, не прибавив ни слога к тому, что перевел мне Арами из его языка жестов. Это было настоящее чудо.

Полгода спустя мне довелось наблюдать еще один пример подобной способности безмолвного общения; дело было в Неаполе. Я прогуливался с одним молодым человеком из Сиракузы, и мы прошли мимо какого-то часового; этот солдат и мой спутник обменялись несколькими ужимками; в любое другое время я бы их даже не заметил, но теперь обратил на них внимание, помня о предыдущих примерах, которые мне довелось видеть.

— Бедняга! — пробормотал мой спутник.

— Что же он вам сказал? — спросил я.

— Понимаете, мне показалось, что это сицилиец, и я на ходу поинтересовался, из какого он города; солдат ответил, что он из Сиракузы и прекрасно меня знает. Тогда я спросил, как ему служится в Неаполе, и он ответил, что ему здесь очень плохо и если командиры будут продолжать обращаться с ним так, как они это делали раньше, то он, в конце концов, наверняка дезертирует. Тогда я показал ему жестом, что если он когда-нибудь окажется в таком тяжелом положении, то может на меня рассчитывать и я постараюсь сделать для него все, что смогу. Бедняга поблагодарил меня от всего сердца, и я не сомневаюсь, что со дня на день увижу его опять.