Сперонара - [161]

— Да будет так! — откликнулся маркиз ди Гаргалло, ставший от имени города Палермо крестным отцом королевского отпрыска.

Взойдя на французский престол, король Луи Филипп не забыл маленькую часовню святого Петра, и во время своего путешествия на Сицилию принц Жуанвиль, действуя от имени своего отца, подарил часовне великолепный остенсорий из позолоченного серебра, инкрустированный топазами.

Из этой почти что подземной часовни мы поднялись в обсерваторию; именно с ее высоты Пьяцци, пользуясь инструментом Рамсдена, 1 января 1801 года открыл планету Цереру. Поскольку нас привело сюда куда менее честолюбивое намерение, мы удовольствовались созерцанием на востоке Липарийских островов, которые напоминали черные туманные пятна, плывущие по поверхности моря, а на западе — селение Монреале с возвышающимся над ним огромным монастырем, который нам предстояло посетить на следующий день.

Около дворца находится Порта Нуова — триумфальная арка, возведенная в ознаменование побед, которые Карл V одержал в Африке.

Чтобы покончить с осмотром памятников старины, мы приказали кучеру отвезти нас к двум сарацинским замкам — Цизе и Кубе: оба эти названия, по утверждению нашего кучера, привыкшего возить путешественников к разным городским достопримечательностям и, следовательно, охотно строящего из себя чичероне, были именами сыновей последнего эмира; однако Арами, которому мы доверяли гораздо больше, сказал, что с этими двумя сооружениями не связано каких-либо значительных преданий.

Замок Циза сохранился лучше, чем его собрат; в нем еще и теперь можно увидеть большой мавританский зал со стрельчатым сводом, украшенным арабесками и мозаиками. Фонтан, струи которого низвергаются в два восьмиугольных водоема, продолжает освежать это ныне пустынное и заброшенное помещение. В других комнатах арабские украшения скрыты под скверными фресками. Что касается замка Куба, то теперь там располагается казарма Боргоньони.

Рядом с двумя мавританскими замками был возведен христианский монастырь, завоевавший громкую славу не только в Палермо, но и на всей Сицилии, — это обитель капуцинов. Он получил такую известность благодаря тому, что его склепы наделены редкой способностью мумифицировать трупы, которые покоятся там, не подверженные тлену до тех пор, пока они не обратятся в прах.

Так что стоило нам приехать в обитель, как монах-хранитель, привыкший к ежедневным визитам иностранцев, повел нас в катакомбы; спустившись по лестнице из тридцати ступеней, мы оказались в огромном подземном склепе в форме креста, куда свет проникал через отверстия, проделанные в своде, и где нас ожидало зрелище, которое невозможно описать словами.

Представьте себе приблизительно тысячу двести или полторы тысячи трупов, превратившихся в мумии, на чьих лицах застыли всевозможные гримасы: одни как бы смеются, другие вроде бы плачут, кто-то неимоверно широко разевает беззубый рот и показывает черный язык; кто-то судорожно сжимает губы; все эти вытянутые, скрюченные, съежившиеся, изогнутые трупы, пародии на людей, кошмары наяву, несравнимо более жуткие призраки, чем скелеты, висящие в шкафу какого-нибудь анатомического кабинета, все как один облачены в сутаны капуцинов, из прорех которых выглядывают их вывихнутые конечности, и являют взору прикрепленные к рукам таблички, на которых можно прочесть имена усопших, а также даты их рождения и смерти. Среди этих мертвецов есть и труп француза по имени Жан д'Эзашар, умершего 4 ноября 1831 года, в возрасте ста двух лет.

У другого мертвеца, помещенного у самой двери и носившего при жизни имя Франческо Толлари, в руке зажата палка. Мы попросили сторожа разъяснить нам значение этого символа; он ответил, что, поскольку упомянутый Франческо Толлари находится ближе всех к двери, его возвели в достоинство привратника и вложили ему в руку палку, чтобы он не давал остальным покойникам уйти.

После этого объяснения мы вздохнули с облегчением; оно указывало на степерь почтения, с каким добрые монахи относились к обитателям своего склепа; в других странах люди смеются над смертью; они же смеялись над мертвецами: это был шаг вперед.

И в самом деле, следует признаться, что те из мумий в этом собрании, которые не были отталкивающими, казались смешными. Нам, северянам, с нашим мрачным и поэтичным культом умерших трудно понять, для чего эти несчастные трупы, лишенные души, превращают в игрушки; зачем их одевают, причесывают и румянят, как манекены; почему, когда какая-нибудь конечность одного из них слишком сильно искривляется, ее ломают, а затем снова прилаживают с помощью проволоки, не испытывая при этом страха — этого извечного чувства, восстающего в нас против небытия, — что мертвец испытывает физическую боль или что витающая над ним душа возмутится тем, как обращаются с его телом. Я попытался поделиться всеми этими впечатлениями с нашим спутником, но Арами был сицилийцем, с детства приученным считать данью памяти умерших то, что мы расцениваем как осквернение могил.

Наша чувствительность была ему непонятна так же, как нам его беспечность. Нам пришлось смириться, и, поскольку, в сущности, это было любопытное зрелище, а по нашему убеждению, то, что не оскорбляло живых, не должно было оскорблять мертвых, мы продолжили осматривать склеп.