Сперонара - [157]

Наконец, мы добрались до упомянутого дома, поднялись на третий этаж и вступили во владение своим окном. В комнате было два окна, но второе окно было занято каким-то английским семейством; жилец, у которого мы взяли окно в субаренду, встретил нас радушно.

Когда я выглянул на улицу, меня поразил, в первую очередь, огромный, похожий на клетку балкон четвертого этажа в доме напротив, протянувшийся во всю его ширину; своей выпуклой формой он напоминал старый секретер, а прутья его решетки были такими частыми, что через нее почти ничего нельзя было разглядеть.

Я спросил у хозяина, что это за странное сооружение, которое, кстати, я замечал во многих других домах; оказалось, что это был балкон для монахинь.

В окрестностях Палермо и в самом Палермо можно насчитать десятка два монастырей для благородных девиц; на Сицилии, как и повсюду, монахиням запрещено вступать в какие-либо сношения с окружающим миром, но на Сицилии, в стране, где принято во всем проявлять терпимость, им дозволяется смотреть на запретный плод, к которому они не должны прикасаться. Таким образом, по праздничным дням монахини могут занимать места не скажу "на" этих балконах, но "в" этих балконах, куда они приходят из своего монастыря, каким бы отдаленным он ни был, по подземным ходам и потайным лестницам. Меня уверяли, что во время революции 1820 года несколько монахинь, более патриотично настроенных, чем остальные, в порыве национального энтузиазма лили с высоты своей неприступной крепости кипящую воду на головы неаполитанских солдат.

Едва лишь нам это разъяснили, как вольер заполнился невидимыми птицами, которые тотчас же принялись кудахтать одна громче другой. Насколько я мог судить по этому шуму и суете, на балконе, очевидно, находилось не менее пятидесяти монахинь.

Палермо являл собой столь красочное и разнообразное зрелище, что, хотя мы пришли часа за два, по меньшей мере, до начала шествия, в эти два часа нам не пришлось скучать ни минуты; наконец, услышав орудийный залп, уловив ропот толпы, пронесшийся по городу, и увидев, что зрители пришли в движение, мы поняли, что колесница двинулась в путь.

В самом деле, вскоре она показалась в конце улицы дель Кассаро, от которого наш дом отстоял примерно на треть ее длины; колесница, которую тащили пятьдесят белых быков с позолоченными рогами, двигалась медленно и величественно; высотой она была не меньше самых высоких соседних домов; помимо украшавших ее рисованных фигур, а также сделанных из картона или вылепленных из воска, на двух ее ярусах и в носовой части, устремленной вперед, подобно носу корабля, находилось не менее ста сорока—ста пятидесяти человек: одни из них играли на всякого рода инструментах, другие пели, ну а третьи бросали в толпу цветы.

Хотя почти все в этой махине было сделано из фольги и прочей мишуры, у нее, тем не менее, был внушительный вид. Хозяин дома заметил, что гигантское сооружение произвело на нас благоприятное впечатление, но, вместо того чтобы поддержать наше восхищение, он принялся печально качать головой и горько сетовать на убывающую веру и всевозрастающую скаредность своих земляков. В самом деле, высота колесницы, ныне едва достигающая уровня дворцовых крыш, раньше превосходила высоту церковных колоколен; она была настолько тяжелой, что нужны были сто быков, а не пятьдесят, чтобы тащить ее; она была настолько широкой и перегруженной украшениями, что на своем пути постоянно выбивала десятка два окон. Наконец, колесница двигалась среди такой густой толпы, что, когда она приезжала по Пьяцца Марина, позади нее на мостовой почти всегда оставалось немало раздавленных людей. Понятно, что все это доставляло праздникам святой Розалии известность куда более громкую, чем та, которой они пользуются в наши дни, и чрезвычайно ласкало самолюбие прежних жителей Палермо.

И в самом деле, когда колесница проследовала мимо нас, мы заметили, что городские или церковные власти — не знаю точно, какие из них, — проявили чрезмерную бережливость: то, что мы издали приняли за шелк, оказалось обычным ситцем, газовые ткани драпировок выглядели чересчур блеклыми, а крылья ангелов давно пора было украсить новыми перьями, особенно по краям, весьма пострадавшим от времени и соприкосновений колесницы со стенами домов.

Непосредственно за колесницей следовали мощи святой Розалии: они покоились в серебряной раке, поставленной на некое подобие катафалка, который несли человек двенадцать, сменявших друг друга и старавшихся идти переваливаясь с ноги на ногу, словно гуси. Я спросил, почему они так странно двигаются, и мне ответили, что это связано с тем, что у святой Розалии был небольшой изъян в телосложении.

Вслед за тем нас ожидало зрелище еще более странное и непонятное: кажется, это были мощи святого Иакова и святого Филиппа — их несли человек сорок, которые то стремглав бежали, то внезапно останавливались. Пока они стояли на месте, между ними и ракой святой Розалии образовывался промежуток шагов в сто; как только появлялся этот промежуток, они снова пускались бегом и останавливались лишь тогда, когда у них не было возможности двигаться дальше; в такие моменты они в очередной раз застывали на месте, после чего опять начинали идти; вот так, путем перебежек и остановок, переносят мощи обоих святых от отправной точки до места назначения. Это своего рода гимнастическое представление призвано напомнить об одном событии, в высшей степени делающем честь двум избранникам Божьим: однажды, когда раку с их мощами зачем-то переносили с одного места на другое, она случайно оказалась на улице, где полыхал пожар; носильщики заметили, что по мере их приближения пожар утихает, и пустились бегом, чтобы огонь причинил как можно меньше ущерба; эта хитроумная идея увенчалась полнейшим успехом. Повсюду, где пожар был не очень значительным, пламя исчезало мгновенно; однако там, где он бушевал сильнее всего, надо было останавливаться на одну или две минуты. Отсюда и происходят эти постоянные перебежки и остановки. Само собой разумеется, что, благодаря этой способности двух святых вести борьбу с пожарами, отряд королевских пожарных в Палермо оказался не у дел.