Сперонара - [155]

Джельсомина стала монахиней, он тоже решил принять постриг и оставить половину своего столь неправедно нажитого состояния беднякам, а другую его половину обратить в приданое для какой-нибудь бедной и целомудренной девушки, которая отказалась обогащаться за счет своей чести.

Подобная решимость растрогала доброго капуцина до слез; он сказал кающемуся грешнику, что еще не все потеряно и что Джельсомина, вероятно, не станет упорствовать в решении, которое было принято ею в минуту нервного возбуждения и приводило ее старого отца в отчаяние. Кроме того, священник дал обещание использовать все свое влияние на девушку, чтобы убедить ее в том, что не следует принимать за истинное призвание то мимолетное влечение к монашеской жизни, которое овладело ею, когда она смотрела на мир с высоты своего горя. Габриелло бросился к ногам духовника и стал целовать ему колени, моля о разрешении приходить к нему каждый день.

Фра Леонардо рассказал все отцу Джельсомины; бедный старик, проникнувшись сочувствием к страданиям, которые он разделял, захотел встретиться с несчастным молодым человеком, чтобы поплакать вместе с ним. Монах пообещал привести к нему Габриелло на следующий день.

На следующий день, в условленный час, фра Леонардо и кающийся грешник явились к отцу Джельсомины. Двое скорбящих бросились друг другу в объятия; Джельсомина была связующей нитью между обоими мужчинами, так что они вели разговор только о ней; это были первые утешительные минуты, выпавшие на долю старого Марио с тех пор, как его дочь ушла в монастырь. Поэтому, когда Габриелло собрался уходить, старик взял с молодого человека обещание, что тот снова навестит его на следующий день.

Габриелло не только не забыл явиться на эту встречу, но, к тому же, пришел на нее раньше назначенного часа. Старик был благодарен молодому человеку за эту сверхпунктуальность, и они провели вместе часть дня.

Что же касается Гаэтано, то о нем вообще ничего не было слышно; из-за своей мнимой маркизы он совсем потерял голову.

Фра Леонардо виделся с Джельсоминой каждый день. Он рассказал ей, хотя вначале она и слушала это без особого внимания, о чудесном обращении грешника, свершившемся благодаря ей; затем он описал отчаяние Габриелло от утраты своей возлюбленной. Джельсомина знала, что такое любовные страдания, и в глубине души пожалела молодого человека, который их испытывал.

Через несколько дней Джельсомина согласилась встретиться со своим отцом, но с условием, что он не будет пытаться отговаривать ее от решения стать монахиней; старый Марио пообещал все, что от него требовали, и беспрестанно говорил дочери об одном лишь Габриелло, который заботился о нем так, как сын мог бы заботиться о своем отце. Джельсомина поблагодарила Бога за то, что он послал старику сына вместо дочери, которой тот лишился.

Некоторое время спустя фра Леонардо, видя, что Джельсомина немного успокоилась, начал беседовать с ней об истинном долге всякой христианки. По его словам, она прежде всего обязана была чтить своих родителей и повиноваться им во всем, ибо отец и мать являются для своих детей воплощенными божествами на этом свете.

Примерно тогда же старый Марио отважился вновь поведать дочери о своих прежних отцовских мечтах, рассказав, как он порой грезил о том, какое счастье было бы для него умереть на руках у своих внуков; затем со слезами на глазах отец спросил у Джельсомины, следует ли ему навсегда отказаться от этой надежды. Джельсомина заплакала, но ничего не ответила.

Как-то раз она решилась спросить у фра Леонардо, что стало с Гаэтано. Фра Леонардо ответил, что Гаэтано не изменился, но становится все более и более надменным и что его видят на всех праздниках, куда он приходит в шляпе, украшенной лентами, с перстнями на пальцах и подпоясанный великолепным кушаком. У Джельсомины вырвался горестный вздох из самой глубины души: было ясно, что ее окончательно забыли.

Когда фра Леонардо выходил из кельи послушницы, туда пришел старый Марио. С каждым днем он был все более признателен Габриелло за его заботы, тем более бескорыстные, что молодой человек мог заслужить за них лишь одну награду, но решение Джельсомины делало эту награду неосуществимой.

Прошло четыре месяца; за эти четыре месяца положение дел значительно улучшилось. Джельсомина чувствовала, что сама она никогда не будет счастлива, но понимала, что от нее во многом зависит счастье других людей, а ведь для девушки с таким золотым сердцем, как у Джельсомины, собственное счастье, в сущности, заключалось в том, чтобы делать счастливыми других.

Вот почему, когда Джельсомина впервые увидела, как отец плачет, думая о том, что приближается час ее пострига, она сама стала утешать его, призывая мужаться и говоря ему, что, похоже, Бог даст ей силу превозмочь свою любовь и что, поскольку лишь страх увидеть снова Гаэтано подтолкнул ее к решению стать монахиней, она, возможно, вернется в мир, как только сумеет взглянуть без страха на своего бывшего возлюбленного. Услышав эти обнадеживающие слова, старик до того обрадовался, что Джельсомина почувствовала едва ли не угрызения совести при мысли о том, какую страшную боль она причинила отцу.