Сперонара - [156]

Несколько дней спустя фра Леонардо рискнул заговорить с послушницей о Габриелло и о той сильной любви, какую тот продолжал к ней питать. Джельсомина невольно сравнила это безответное чувство с любовью Гаэтано, который мог рассчитывать на все, и пожалела бедного парня, думая о нем с большей нежностью, чем прежде.

Видя это, бедный отец заметно приободрился и при первой же следующей встрече с дочерью рассказал ей все, что было у него на сердце: Габриелло оставалось лишь стать супругом Джельсомины, связав себя с ней узами брака, чтобы Марио мог считать его своим настоящим сыном, ибо в течение пяти месяцев Габриелло заботился о старике с такой любовью и с таким уважением, как только самый любящий сын мог бы заботиться о своем отце.

Джельсомина протянула старику руку и попросила у него неделю на размышления, чтобы найти ответ в собственном сердце.

Джельсомина провела эту неделю в одиночестве и молитвах; она все еще любила Гаэтано, но любовью, в которой уже не было ничего земного, наподобие того, как дети неба любили сыновей земли. Девушка испытывала если и не желание, то, во всяком случае, решимость принадлежать другому, а также стать достойной женой и достойной матерью, подобно тому, как она была добродетельной девушкой.

Так что, когда отец Джельсомины пришел к ней в указанный день, она сказала ему, что, коль скоро его счастье зависит от ее согласия, она дает согласие, если не с радостью, то, по крайней мере, со смирением. Старый Марио хотел было встать на колени перед дочерью, но она удержала его, обняв, и улыбнулась, видя, как он счастлив.

После этого старый Марио попросил у девушки разрешения привести к ней на следующий день Габриелло, но она ответила, что ей незачем его видеть, что она получит мужа из рук своего отца и что этот муж, кто бы он ни был, вправе рассчитывать на ее уважение и преданность; лишь два эти чувства можно от нее пока требовать, но со временем в ее душе может пробудиться и другое чувство.

Свадьба была назначена через две недели; Джельсомина провела эти две недели в молитвах и духовных занятиях; затем, на утро пятнадцатого дня она покинула монастырь и направилась в церковь, где ее ждал жених. Она встретилась с Габриелло лишь у подножия алтаря и не узнала его, так как до этого он представал перед ней только в облике еврея, с бородой и в парике.

Когда новобрачные вышли из церкви, все принялись поздравлять Габриелло с удачной женитьбой, и все говорили ему, что он женился на настоящей святой.

Но молодой человек поспешил укрыться от этих поздравлений: ему предстояло нанести один визит.

Князю ди Г... доложили, что Габриелло ждет его в прихожей.

— Впустите его, — приказал князь.

Габриелло вошел.

— Ну, как наши успехи? — спросил князь. — Завтра истекает срок.

— Сегодня вечером вы получите Джельсомину, — сказал Габриелло.

— Как тебе это удалось, дьявол? — воскликнул князь.

— Ваша светлость, это совсем просто; видя, что девушку нельзя подкупить, я на ней женился.

— И что же?

— Сегодня вечером вы займете мое место, только и всего. У честного человека нет ничего, кроме своего слова; я дал мое вашему сиятельству, и я его сдержу.

Вечером все произошло именно так, как он сказал.

Джельсомина так и не узнала об этой гнусной сделке; однако по прошествии трех лет брака она умерла, оставив Габриелло дочь, которой сейчас двенадцать лет и которую он готов продать, как продал ее мать.

Как видите, этот честный человек не присвоил прозвище "И signor Mercurio", которым он до того гордится, что окончательно отказался от своей фамилии и имени, данного ему при крещении.

Что касается Гаэтано, то, узнав, что его обманули и что, приняв куртизанку за маркизу, он лишился сокровища любви по имени Джельсомина, молодой человек пришел в такую ярость, что нанес катанийке удар ножом, и она едва не умерла.

В итоге его приговорили к двадцати годам каторжных работ.

Месяцем позже мы встретили его на Вулкано, где, выражаясь на языке каторжников, он мотал свой срок.

СВЯТАЯ РОЗАЛИЯ

Когда синьор Мекурио заканчивал свой рассказ, появились Жаден, барон С... и виконт де Р...; коридорный нашел для них окно в одном из домов на улице дель Касса-ро, и они пришли за мной, чтобы мы отправились туда вместе.

Друзья улыбнулись, застав меня наедине с синьором Меркурио, и тот, увидев их, в высшей степени деликатно удалился, унося с собой два пиастра, которые я заплатил за его гнусную историю.

Поскольку мне стало не по себе от их улыбок, и я испытывал к этому человеку отвращение, которого они не могли понять, так как не знали причины этого чувства, я позвал коридорного и заявил ему, что если синьор Меркурио еще раз явится ко мне в комнату, то я тут же уеду из гостиницы.

Этот приказ принес свои плоды, и я уверен, что меня по сей день считают в Палермо первостатейным пуританином.

Все что я попросил у друзей — это дать мне время одеться. Дом, в котором мы арендовали окно, находился не более чем в пятистах шагах от гостиницы, поэтому, решив, что не стоит закладывать экипаж, мы отправились туда пешком.

У города был все тот же праздничный вид; улицы были запружены людьми, и нам потребовалось больше часа на то, чтобы пройти эти пятьсот шагов.