Сперонара - [136]

Мы вернулись около десяти часов и легли спать не раздеваясь.

Сначала усталость возобладала над всем остальным, и я уснул, но через час проснулся, чувствуя, что мое тело пронзают тысячи булавок; с таким же успехом можно было попытаться спать в пчелином улье. Я пошевелился, изменил положение и принялся ворочаться с боку на бок, но уснуть оказалось невозможно.

Жаден же спал, словно Эпименид: то ли он больше устал, то ли обладал менее обостренной чувствительностью, чем я.

И тут мне вспомнился заполненный соломой сарай, где я отыскал яйца, и он показался мне райским уголком по сравнению с адом, в который я попал. Поскольку ничто не мешало мне воспользоваться этим прибежищем, я взял ружье, лежавшее рядом на матрасе, тихо открыл окно, выбрался наружу, дошел до сарая и растянулся на этой столь вожделенной соломе.

По прошествии примерно десяти минут, когда я стал впадать в то состояние, которое, не становясь еще сном, уже перестает быть явью, мне почудились какие-то голоса, раздававшиеся в нескольких шагах от меня. Еще несколько мгновений я не верил своим ушам и потому старался как можно глубже погрузиться в дремоту, как вдруг шум стал настолько явственным, что я широко открыл глаза и в свете звезд увидел трех мужчин, стоявших возле угла дома. Прежде всего я вознамерился проверить, по-прежнему ли мое ружье лежит у меня под рукой. Убедившись, что оно находится там, где я его положил, я немного успокоился и перевел взгляд на трех незнакомцев.

Поскольку меня скрывала тень от крыши сарая, они не могли меня заметить, в то время как я, напротив, по мере того как мои глаза привыкали к темноте, превосходно их различал. На мужчинах были длинные плащи; один из них держал в руках ружье, а двое остальных были вооружены только палками.

Через несколько минут, в течение которых они неподвижно стояли, тихо разговаривая, один из них, тот, у кого было ружье, подошел к окну, из которого я вылез, приоткрыл ставню и осторожно просунул голову внутрь, заглядывая в комнату. Мы оставили на печи зажженную лампу, и он смог увидеть, что на одном из двух матрасов лежит человек, а другой матрас пуст. Очевидно, это обстоятельство вызвало у мужчины беспокойство, так как он тотчас же вернулся к двум своим спутникам и начал что-то оживленно им говорить. После этого все трое подошли к окну. Я понял, что пришла пора действовать, и, встав на одно колено, взвел оба курка ружья. Поскольку намерения трех негодяев, собиравшихся забраться в полночь в дом через окно, не вызывали никаких сомнений, мое решение было твердым: я вознамерился выстрелить дублетом при первой же их попытке проникнуть в дом, и, если бы даже третьего выстрела не последовало, то Жаден непременно проснулся бы от шума, а у него был карабин.

Но тут окно чердака открылось, и в нем показалась голова Сальвадоре.

Признаться, при виде нашего проводника я подумал было, что он решил взяться за свое прежнее ремесло, и, таким образом, нам пришлось бы иметь дело уже с четырьмя, а не тремя разбойниками. Однако, прежде чем это подозрение успело перерасти в уверенность, послышался голос, властно спрашивавший по-сицилийски:

— Кто вы? Что вам здесь нужно?

— Сальвадоре! — воскликнули разом трое пришельцев.

— Да, Сальвадоре. Подождите, я сейчас спущусь.

Несколько мгновений спустя дверь дома открылась и появился Сальвадоре.

Он направился прямо к трем пришельцам и завязал с ними разговор, который, хотя и велся тихо, тем не менее показался мне весьма оживленным. Минут десять они, по-видимому, о чем-то спорили, причем незнакомцы на чем-то настаивали, а наш проводник решительно возражал. Вскоре трое мужчин отошли на несколько шагов, очевидно, чтобы посовещаться между собой; Сальвадоре остался стоять на прежнем месте, скрестив руки и не спуская с них глаз. Наконец, тот, у кого было ружье, отделился от остальных, снова подошел к Сальвадоре, пожал ему руку и, вернувшись к своим товарищам, удалился вместе с ними. Минут через пять все трое растворились в темноте и в наступившей тишине слышались лишь их шаги по сухой траве.

Сальвадоре еще с четверть часа продолжал стоять на том же месте, в той же позе; затем, убедившись, что ночные гости и в самом деле ушли, он вернулся в дом и закрыл за собой дверь.

Понятно, что сцена, свидетелем которой я стал, отбила у меня, по крайней мере на время, всякое желание спать. Я застыл, как статуя, и в течение получаса неподвижно сидел в этой позе, держа палец на спусковом крючке ружья; по истечении получаса, не видя и не слыша больше ничего подозрительного, я принял несколько более удобное положение.

Не прошло и получаса, как я снова уснул: такова удивительная сила сна.

Меня разбудил утренний холод. Сколь бы чудесным ни обещал быть грядущий день, сицилийская земля всегда за несколько минут до рассвета покрывается мелкой, пронизывающе ледяной росой. К счастью, крыша, под которой я спрятался, укрывала меня от нее, но все же я ощущал эту неприятную утреннюю сырость, хорошо известную всем путешественникам.

Я уже собрался было вернуться в покинутую мной комнату, как вдруг увидел Жадена, открывшего окно; он только что проснулся и, не увидев меня на матрасе, начал беспокоиться, куда я исчез, и искать меня. Я рассказал ему о том, что произошло; он ничего не слышал. Это делало честь сну Жадена, ибо насекомые не только не пощадили его, как и меня, но вследствие моего отсутствия ему пришлось расплачиваться за двоих. В этом, впрочем, мы убедились после беглого осмотра его тела: он был весь, с головы до ног, испещрен следами укусов, словно какой-нибудь покрытый татуировкой дикарь из Новой Зеландии.