Сперонара - [137]

Мы позвали Сальвадоре, откликнувшегося из конюшни, где он снаряжал мулов; затем, поскольку, понятное дело, о завтраке не могло быть и речи, а на нашем пути, по-видимому, было только одно селение, где можно было рассчитывать перекусить, Корлеоне, мы запаслись каштанами, чтобы заглушать в дороге чувство голода.

Что касается предъявленного счета, то он, к нашему великому удивлению, каким-то непостижимым образом достиг трех пиастров: мы заплатили эту сумму, но вручили ее Сальвадоре, заявив, что хозяевам он должен отдать ее исключительно в качестве милостыни.

В путь мы двинулись в том же порядке, как и накануне, если не считать того, что вначале я шел пешком, причем по двум причинам: во-первых, мне хотелось согреться, а во-вторых, я был не прочь поговорить с Сальвадоре о том, что случилось ночью. При первом же вырвавшемся у меня слове проводник начал смеяться; затем, узнав, что я следил за развитием нехитрой ночной драмы от начала и до тех пор, пока занавес не был опущен, он сказал:

— О! Да-да, это были мои прежние друзья, которые работают по ночам, вместо того чтобы работать днем. Если бы вы наняли не меня, а другого проводника, то, пожалуй, между вами могло бы произойти что-нибудь неприятное; судя же по тому, что вы мне рассказали, это не кончилось бы для них добром: но вы сами видели, что, хотя мне и пришлось их какое-то время уламывать, они все-таки, в конце концов, не стали с нами связываться. Теперь вплоть до ущелья Меццоюзо у нас не будет никаких неприятностей.

— А что будет в ущелье Меццоюзо? — осведомился я.

— О! Там будет видно.

— Разве вы не пользуетесь у тех, кого нам предстоит встретить там, таким же влиянием, как у тех, кого мы встретили здесь?

— Черт побери! — воскликнул Сальвадоре с непередаваемым сицилийским жестом. — Это новая, недавно возникшая шайка.

— И вы этих людей совсем не знаете?

— Да, но они меня знают.

Между тем мы подошли к берегу какого-то потока; течение его, после того как ему приходилось вертеть одну из здешних мельниц, именуемую Оливковой, становилось довольно спокойным, и нам, разумеется, предстояло перейти его вброд, как вчерашнюю реку, истоком которой, он, возможно, являлся; поэтому я снова забрался на мула. Сальвадоре попросил разрешения сесть у меня за спиной, против чего я не возражал, и мы начали переход, завершившийся, к нашему удовольствию, без происшествий, не считая того, что, невзирая на все наши предосторожности, ноги у нас промокли до колен. Жаден последовал за нами и тоже благополучно добрался до берега; но иначе обстояло дело с бедным Кама, явно обреченным быть при нас козлом отпущения. Едва лишь он оказался на середине потока, как его мул, неумело управляемый своим наездником, отклонился в сторону на несколько футов и провалился в какую-то яму; обернувшись на крик Камы, мы увидели, что он барахтается по пояс в воде, над поверхностью которой виднеется одна лишь голова мула; несчастный повар выглядел при этом так нелепо, а это очередное его злоключение, подобно всем остальным, происходившим с ним, было настолько комичным, что мы не смогли удержаться от смеха.

Этот неуместный приступ хохота оказал на Каму воздействие, и он попытался направить мула на дорогу, с которой тот сошел, но мул, и сам пытавшийся выбраться из ямы, ударился о какой-то камень и споткнулся: удар был настолько сильным, что подпруга лопнула, после чего мы тут же увидели, как Кама и наш багаж поплыли по течению. Поскольку первый мог оказаться нам полезным, а без второго мы не могли обойтись вообще, мы поспешили на помощь повару, в то время как Сальвадоре бросился за нашими вещами: через несколько минут человек и поклажа были выловлены из потока, но они настолько промокли, что вода стекала с них ручьями и мы не могли ехать дальше, не дав им высохнуть.

Нам пришлось разжечь большой костер из сухой травы и подобранных с земли оливковых веток; закоченев от утреннего холода, мы и сами нуждались в тепле и с невыразимым наслаждением грелись у одного из тех огромных и ничем не стесненных костров, какие разводят дровосеки в лесах и пастухи в горах; кроме того, каждый из нас поджарил на огне дюжину каштанов. Это и был наш завтрак.

Пока длилась эта наша вынужденная остановка, возле брода появились дорожные носилки: их везли два мула, которых вел погонщик, и сопровождали четыре к а м п и -ери. В носилках восседал почтенный прелат, крупный, тучный и румянощекий; насколько я мог судить по презрительному взгляду, которым священник окинул наше угощение, он оказался предусмотрительнее нас и захватил с собой провизию. Четверо кампиери, закутанные в плащи, с ружьями в руках, придавали этому шествию довольно живописный вид. Благодаря ловкости погонщика носилки благополучно преодолели сложный брод, где с нами приключилась неудача.

Примерно через час мы снялись с лагеря. Но как мы ни упрашивали Каму, он больше не соглашался сесть на мула. Воспользовавшись этим отказом, Сальвадоре устроился на месте Камы; мы поехали дальше, а повар последовал за нами пешком.

Равнины, по которым мы ехали, если только столь пересеченные участки местности могут называться равнинами, являли собой необычайно величественное зрелище: всякий раз, когда мы поднимались на вершину какого-нибудь холма, перед нами открывались столь необозримые и фантастические дали, какие видишь только во сне, и столь причудливо окрашенные солнцем, что казалось, будто они ведут в одну из тех волшебных стран, куда еще не ступала нога человека. Время от времени мы замечали на равнине, где он извивался, подобно зеленой змее, какой-нибудь ручей, который пересох от сильной летней жары и все излучины которого отслеживала длинная полоса олеандров, выживших благодаря остаткам его влаги; местами виднелись уже описанные нами островки зелени, окруженные зарослями рыжей травы, в гуще которой отчаянно стрекотали мириады цикад.