Созидая на краю рая - [39]

Снова отмечаю про себя, что в плане внешности и телосложения — а он стоит передо мной полностью обнажённый, словно древнегреческий бог Адонис — ему может позавидовать любая модель мужского пола, потому что он идеален. Было бы точно так же с характером и внутренним миром…

— После этого я смогу уйти? — спрашиваю, пока длинные пальцы исследуют каждый закуток моего обнаженного тела. — До вечера, разумеется.

— До вечера, — соглашается он. — Но к восьми ты снова должна быть здесь. Шофёр заберёт тебя от дома, как в прошлый раз.

Стискиваю зубы от подступающего гнева, когда Эдвард подбирается к самым сокровенным моим местам, и подавляю в себе желание залепить ему пощечину или ударить чем-нибудь тяжёлым по голове.

— Расслабься, — советует он, и я сдавленно киваю, мечтая лишь о том, чтобы всё это поскорее кончилось.

— Отлично, — похоже, он доволен. Слышу его слова как раз перед тем, как снова ощущаю боль.

Вот чёрт!

* * *

— Эленика, в какую палату перевели Энтони? — стою посреди больничного коридора, спрашивая медсестру о том, где находится мой сын. Она улыбается, видимо, тоже радуясь, что я наконец-то соизволила прийти. Чувствую себя виноватой не только перед Тони, но и перед ней.

— В девятой, мисс Мейсен, — мягко говорит она, указывая нужно направление. Благодарно киваю и разворачиваюсь к той двери, на которую она указала.

— Он очень ждал вас, — произносит медсестра вслед, и от этого я стискиваю зубы. Как мне оправдаться перед Тони? Почему меня не было столько дней?

После секса с Эдвардом до сих пор остались неприятные ощущения, и они занимают мою голову, пока я следую по коридорам к заветной двери. Ненавижу Каллена!

Впрочем, отогнать эти мысли удаётся довольно быстро. Едва я замираю на пороге синеватой палаты, как все мысли, помимо сына, вылетают у меня из головы.

Внимательные небесные глаза смотрят на меня. В них радость, неверие и какая-то сдержанность. Вокруг моего малыша больше нет того огромного количества приборов, как в тот последний раз, когда я его видела. Теперь лишь одна тонкая прозрачная трубка тянется от его локтевого сгиба к экрану одного небольшого монитора. Не знаю его назначения. Мне плевать.

Делаю пару несмелых шагов, изумляясь такому взгляду от собственного ребёнка.

— Солнышко, Энтони, — пробую произнести что-нибудь, но язык плохо слушается.

— Привет, мам, — он отвечает и радостно, и серьёзно одновременно. На миг забываю, что здесь делаю.

А потом у меня сдают нервы. Буквально. И быстро.

Кидаюсь к его кровати, не унимая бегущих слез, и опускаюсь на колени, принимаясь целовать его ладошки и прижимать их к щекам.

— Прости меня, малыш, прости меня, — помню, что ему нельзя волноваться и нервничать, но ничего не могу с собой поделать. Я слишком долго отсутствовала. Я боюсь, что он не примет меня в следующий раз. Этот страх пронизывает мою душу, заставляя сердце биться сильнее, и делая внутреннее состояние неприемлемым.

Возможно, какая-то часть моих слёз направлена на то, что сегодня мне пришлось вынести с Калленом. При нём ведь плакать запрещено…

— Успокойся, мамочка, я в порядке, — рассеянный детский голос слышится над моим ухом, отчего я натягиваю на лицо улыбку, всё ещё не выпуская его рук из своих. — Я в порядке, мне не больно.

— Это хорошо, — выдыхаю, вжимаясь лицом в простыни, чтобы как-то остановить слёзы. — Я рада, что тебе не больно.

— Почему ты плачешь? — малыш действительно удивлён. Не знаю, что ответит ему на этот вопрос. Почему я плачу?

Потому что я боюсь его потерять, боюсь не услышать, как он говорит «мамочка», как зовёт меня, как растёт, как улыбается…

Но сказать Тони этого я не могу. Он слишком мал, чтобы понять это. Мал, несмотря на всю ту взрослость, что ему пришлось принять в себя из-за болезни. Поэтому ограничиваюсь лишь одной фразой, в которой надеюсь передать весь смысл своего душевного состояния:

— Я виновата перед тобой, Энтони.

— Ты не виновата, мне Эленика сказала, почему тебя не было. Ты работала. Чтобы принести денег для тех, кто меня лечит.

Отрываюсь от больничных простыней, и, стараясь не заострять внимание на том, каким тоном произношу слова «работала», отвечаю сыну:

— Да, малыш, да. Работала. Из-за денег. Но теперь я здесь. Я с тобой. Я не хочу уходить…

— Ты ведь ненадолго уходишь? — мой собственный ребёнок, который испытывает боль, который находиться в больнице, в окружении незнакомых людей, пытается меня утешить. Замечаю, как он повзрослел за эти два дня. Какое мужество и храбрость появились в нём во время моего отсутствия…

— Как же я люблю тебя, Тони, — отпускаю его руки, приподнимаясь и целуя его в лоб. Он улыбается мне, хотя в улыбке проскальзывает грусть.

— Я тоже люблю тебя, мамочка, — проговаривает он, и его ладошки поглаживают мои щёки, стирая с них слёзы. Вымученно улыбаюсь, глядя на него.

Небесные глаза полны заботы и нежности. Заботы обо мне.

Никто не заботится сейчас обо мне, кроме Энтони. Только он. Он — всё, что у меня есть. Я сберегу его даже ценой собственной жизни!

Сейчас, когда я вижу эту детскую улыбку, эту любовь, исходящую от маленького хрупкого создания, я понимаю, что всё что делаю с Эдвардом — делаю не зря.