Сожги в мою честь - [36]

— Ха-ха! Приговор совсем не был умеренным — по закону, который Брибаль применил, не видя дальше своей судейской шапчонки.

— Извините, плохо вас понимаю.

— Поясню: для этого типа правонарушений законодательство того времени предусматривало два года тюремного заключения и штраф в размере двадцати тысяч франков.

— Этот тариф и применили?

— Нет. Мэр Сильвен Жуфлю получил десять месяцев условно и небольшой штраф. Управляющий клубом выплатил смехотворную сумму родным погибших и провел за решеткой шесть месяцев, прежде чем уехать в Марокко. Остальных проходивших по делу лишь отстранили от должностей.

— И все?!

— Dura lex, sed lex… Закон суров, но это закон.

Милош изобразил, как рухнул, потрясенный мягкосердечием решения.

— Знаю, лейтенант, приговор просто вопиет о несправедливости. Я и сейчас киплю от негодования. Но что поделаешь? Кассационная жалоба была обречена заранее, Брибаль провел процесс без сучка и задоринки. — Адвокат затянулся — оживить сигару. — Вот еще одна латинская сентенция, которая кажется подходящей к моей профессии: in cauda venenum.

— «В хвосте яд» — намек на скорпиона.

— Да, лейтенант, римляне употребляли это изречение. Знаете, в каких случаях?

— Нет, не знаю.

— Тогда придется вас просветить: так именуется искусство хлестко закончить письмо или ядовитый выпад в беспощадной судебной схватке. Синоним изворотливости: показываешь мирный нрав в начале речи, а в финале жалишь не остерегающегося противника. Я и есть скорпион, лейтенант — умею впрыснуть яд в подходящий момент. Но порой правосудие обуто в железные сапоги, и я бессилен.

Убежденная лишь наполовину, Антония вновь пошла в атаку, не давая хозяину передохнуть:

— Почему вы не попытались привлечь к делу Бонелли?

— Думаете, не пытался, комиссар? Я заявлял о его соучастии. Но и его закон освободил от всякой ответственности, увы.

— Вы говорите о контракте?

— Именно, о чертовски хорошо состряпанном контракте. Бонелли не касалось то, что происходило в клубе «421» — это же предприятие, взятое внаем.

— И платежи, вероятно, шли взятками.

— Вижу, вы хорошо знали Корсиканца…

Горечь на душе и во рту. Антония не смогла сдержать жестоких сожалений.

— Если бы смертная казнь продолжала применяться, эти мерзавцы заслуживали бы гильотины.

Мгновенная вспышка гнева Канонье сотрясла белые стены.

— Нет, комиссар! Я был адвокатом и не могу позволить вам так говорить!

— Даже в этом гнусном деле вы не поддерживаете высшую меру?

— Один из самых яростных ее противников! Смертная казнь — настоящая ересь! — Не фанатик по натуре, Канонье вновь обрел свою манеру общения. — Позволите доказать абсурдность этой меры в двух словах?

— Я вся обратилась в слух.

Канонье раздавил сигару в знак начала действа. Такой же эффект произвел бы взмах рукавов мантии: защитная речь требовала свободы рук.

— Вводя смертную казнь, мы совершили глубокую ошибку — сочли себя равными Богу. А на самом деле действовали подобно дьяволу. — Важнейший момент выступления, голос опустился в самый низ октавы. — Отрубить голову — двойное варварство. Во-первых, убить убийцу значит стать таким же преступником. Во-вторых, раз смерть приговоренного неизбежна, казнь — такое же душегубство… Поверьте, осудить человека на размышления о содеянном — гораздо более суровое наказание, чем эшафот. — Кода, голос повышается до ноты соль. — Таковы мои убеждения, комиссар, делайте с ними что хотите.

Удовлетворенный проповедью, Канонье откинулся в кресле. Ничуть не обращенная в его веру, Антония мрачно усмехнулась в глубине души.

«Что ж, дорогой мэтр, вижу, вас осенил ангел крылом. Не только спина — серьезно пострадала и ваша черепная коробка. Да знаете, что говорят члены мафии, отбыв срок и выйдя из тюрьмы? Что действовали во имя чести! Да, это все, что они выносят из долгого заключения. На жертв им плевать. Ни малейшего раскаяния — они же пуп земли. Убийцы все одинаковы — эгоистичны, эгоцентричны, не заботящиеся о зле, которое причинили. Нет, не вашей дешевой философии изменить мою точку зрения. Останусь при своем мнении, основанном на реальной жизни и непоколебимом».

— Благодарю, мэтр, ваша речь убедительна.

«Убедительна… Расхожий оборот лицемерного толка», — хмыкнул про себя Канонье.

— Вы слишком добры, комиссар.

— И на этой прекрасной ноте мы покинем вас, если только у лейтенанта Машека не осталось вопросов.

Тот отрицательно качнул головой: темы исчерпаны. Антония поднялась, и Милош последовал ее примеру. Комиссар поблагодарила хозяина, но комплименты повисли в воздухе на середине фразы. Звякнул входной колокольчик.

— Вот и она, — просиял Канонье. — Счастлив, что ей удалось освободиться, я должен вас познакомить.

— О ком вы говорите, мэтр?

— О даме, что стоит за дверью. Бывшем президенте ассоциации жертв трагедии «421». Ее единственная дочь погибла в пожаре.

Пусть о гостье полицейские узнали совсем немного — она вызвала самый живой интерес. По просьбе Канонье, лишенного возможности передвигаться, Милош бросился к входной двери. И несколько секунд спустя вернулся с женщиной. Высокого роста, стеснительная, бледноватая, неулыбчивая, разменявшая пятый десяток. Одета в неяркий плащ, светлые кудри скрыты беретом. На лице привычно жила печаль, в глазах редчайшего аметистового оттенка — неизбывная скорбь.