Сотвори себя - [55]

— Налей чарку, выпью за усопшую.

Жгура почесал подбородок, поросший густой щетиной:

— Пусть Даруга поминает свою разлюбезную, — исподлобья бросил колючий взгляд на гостью.

— Левко был холостяком и остался им. А ты вдовец…

Нехотя достал с полки недопитую бутылку самогона, налил полный стакан и поднес Томке на своей шершавой ладони: не отстанет, приставала, пока не причастится спиртным.

— Земля пухом ей… — тихо засмеялась сама себе и жадными глотками осушила стаканчик. — А сальца не найдется заесть эту жгучку?

Хозяин недовольно крякнул, шаркнул рукой в ящик стола, нащупал там кусок. Почистил ножом, нарезал тонкими ломтиками на блюдце и подсунул ближе к Блюке.

— Извини, хлеба нет, не умею печь.

— Тебе одному тяжело, Гриша…

— Всяко бывает, — отмахнулся, как от надоедливой мухи.

Томка смаковала сало, причмокивала и, облизывая пальцы, как бы невзначай бросила:

— Гриша, бери меня в жены… Я люблю корову доить…

— Еще и месяца не минуло, как Лиду похоронили, а ты уже сватаешься…

— А когда можно, Гриша? Небось другую возьмешь, а я опоздаю, — захихикала Блюка.

— Выпила — и катись дальше, — Жгура насупил брови.

— Гриша, лучшей жены, чем я, тебе не сыскать.

— Да побойся бога, окаянная! — вспыхнул Григорий.

— Не злись. Это я между прочим… Чтобы ты помнил обо мне. А пришла я по другому поводу. Тебя председатель вызывает… Собирайся!

— Так бы и сказала, а то мутишь…

— По секрету: Левко готовит тебе петлю. Остерегайся! Его, правда, скоро скинут с должности… Я все знаю, потому как кручусь под рукой у начальства, — Блюка показала язык, сморщила нос и убежала из хаты.

— Что она мелет, эта дурочка? — с отвращением плюнул ей вдогонку.

Тревога закралась в душу. Отгонял ее, но она сверлила мозг: Даруга без всяких оснований не будет звать. Подкапывается, роет яму? Сам в нее и покатится!

Наскоро побрился, приоделся и поплелся в контору.

Не постучал в дверь, а самоуверенно переступил порог Марьяниной хаты и увидел за старым столом удрученного Левка.

— Вызывал?

— Присаживайся. Минутку подождем Павла Свиридовича и Марьяну Яковлевну. Посоветуемся по поводу одного важного дела…

— Пока подойдет твое подкрепление, хочу тебя, интеллигент, спросить: кто же из нас будет поминать Лиду?

Левко сконфузился: не ожидал такого каверзного вопроса. Немного помолчав, ответил:

— Оба любили, оба и помянем, но каждый по-своему.

— И здесь, председатель, дипломатию разводишь, — кисло улыбнулся Жгура.

— Ты что-то другое предлагаешь? Надо помянуть, как надлежит, и точка.

Вошли в хату Крихта и Марьяна, сели рядом с Даругой.

— На днях меня, наверное, снимут с работы за либерализм, за своеволие… — резковато заговорил Левко Левкович. Сжал пальцы рук с такой силой, что они захрустели.

— Это еще по воде вилами писано. За тебя, Левко, люди заступятся. Легче всего выгнать, а ты попробуй на это горячее место достойного человека найти, — распалился председатель сельсовета.

— Я, Даруга, давно предчувствовал, что сгоришь, как мотылек на огне… Такие, сердобольные, как ты, что стараются быть сладенькими для каждого, быстро сгорают. — Жгура оживился.

— Но сейчас речь не обо мне. Я свое наказание получу с лихвой… Пока я при власти, хочу довести до конца дело с Григорием Авксентьевичем.

Жгура не обратил внимания на намек-угрозу.

— Если бы ты имел совесть, безголовый председатель, ты хотя бы извинился передо мной… Хотя бы извинился!.. Ведь ты Лиду свел в могилу… Погрязнул в разврате… Очень правильно делают, что тебя выбрасывают из высокого седла…

— Замолчи, негодяй! — не удержалась Марьяна Яковлевна. — Кто-кто, а я тебе цену знаю… Ты, именно ты загнал мою дочь в могилу!

— Тебе, Жгура, я вижу, не занимать нахальства, — у Крихты стали колючими глаза.

Григорий сразу же присмирел, склонил голову, мял в руках фуражку.

Даруга, заложив руки за спину, ходил туда-сюда по хате.

— Разрешите вкратце доложить о сути дела… Мне, председателю колхоза, прислала несколько писем из далекого заволжского села первая жена Жгуры. Она жалуется на Жгуру за то, что он, дескать, обманул ее, надул, а в придачу — удрал. Ну, любовь, это такое дело — насильно мил не будешь… Как пишет Шура, в дождливую ночь Григорий смылся, оставив разумного пса Рябка, которого он щенком принес домой и таскал за пазухой. После исчезновения Григория собака взбеленилась. Вынюхивала, разыскивала своего хозяина и не могла найти. Обшарила все окрестные села — не напала на знакомый след. И вот однажды пес в зубах принес домой косточки, завернутые в парусиновый картуз. И Шура догадалась: Григорий сам себе отхватил пальцы…

— Стало быть, сам себе враг? — прошептала крайне потрясенная Марьяна Яковлевна.

Григорий сначала отупело молчал. Потом сорвался со скамьи, с разбега плечом высадил дверь, выскочил во двор и бросился безоглядно убегать. Впервые за всю жизнь почувствовал Жгура: попал в западню, из которой можно спастись только бегством…

Всю ночь блуждал он в степи с одной назойливой мыслью: «Так вот как ты мне отомстил, мой верный Рябко…»

На рассвете Жгура подался к Забаре, выклянчил машину, отвез на базар в Днепровск всю свою живность, загнал ее за бесценок, а хату-светлицу продал, и тоже по дешевке, Семену Силовичу. Выследил, когда Марьяна на минутку отлучилась к соседям, увел Олю и канул с ней в неизвестность.