Сотвори себя - [54]

Обогнули пруд, затянутый первым ледком. Перебежали узкую полоску пахоты и остановились.

— Ложись на землю. Падай! Вот бураки рядом, — прошептал Григорий.

Лида сначала не поняла, зачем она должна падать. Оглянулась, глазами искала мужа, но не могла найти.

— Если заметят, каюк нам обоим. Падай, говорю! — схватил жену за ногу и начал тормошить. Сам лежал в глубокой борозде, всем телом врос в нее.

Лида нехотя присела на твердую морозную землю, но не чувствовала холода, вся горела от стыда: люди выпестовали руками каждый корень, выстрадали, недосыпая ночей, а она, паршивка, пришла воровать… Учительница, называется… Прижала колени к подбородку и в недоумении замерла.

Навострив уши, Григорий прислушивался, нет ли кого-либо поблизости. Достал из-за пазухи лопатку и, лежа на животе, ловко орудовал, выворачивая из земли прихваченные морозом корни.

— Снова раскисла? Бери и заталкивай в мешок! — шипел, как селезень.

Лида и не шевельнулась, словно ее кто-то приковал к земле.

— Чего нюни распустила? — Григорий ногой толкнул жену в бок.

И вдруг как будто бомба разорвалась у Жгуры над ухом:

— Будь ты проклят, Жгура!

Ветер подхватил слова боли, отчаяния и слез и бросил их на село.

Григорий стал на карачки и от неожиданности шарахнулся в сторону. Притаился. Затем приподнялся и по-волчьи прыгнул на жену, как на добычу. Сгреб в охапку:

— С-с-сука! — Забыв о предосторожности, заревел: — Что ты наделала? Ты же погубила нас!

Насторожился: сюда вскоре прибегут люди — село ведь рядышком. На истерический вопль только мертвец не откликнется. На кой черт он приволок Лидку. — волосы длинные, а ум короткий…

Жгура напрягся, как зверь перед опасностью. Невдалеке послышался топот ног… Размахнулся лопаткой и швырнул ее в густой камыш — избавлялся от лишнего вещественного доказательства… Пустые мешки затолкал за пазуху, схватил в охапку жену и метнулся к пруду.

— Пусти меня, пусти, ворюга! — хрипела Лида и колотила ногами.

— Лидка, умоляю тебя, пересиди молча в укромном месте, пока возня уляжется, а затем прокрадешься потихоньку домой. А я побегу, Олю-то оставили одну… — Он осторожно положил ее на заломленные упругие камыши, а сам тотчас исчез в мутной непогоди…

Лида прикоснулась щекой к сухим колючкам. Они больно ранили кожу. Ползала, силилась подняться на ноги. Неожиданно под ней затрещал, раскололся неокрепший лед, и она провалилась по грудь в пруд.

— О-ой!..

Леденящая вода вмиг свела судорогой все тело. Хватаясь руками за крошево льда, беспомощно барахталась, плескалась, цеплялась за прибрежный уступ, срывалась и снова погружалась в пруд. И в это время услышала мужской голос:

— Кто здесь? Отзовись, кто здесь в камышах?

«Левко…» — ужаснулась Лида. Легче умереть молча в этом омуте, нежели испытать позор…

На берегу внезапно вспыхнул фонарик. Слабый пучок света прорезал густую тьму и выхватил перекошенное испугом женское лицо.

— Лида!.. Как ты здесь очутилась? Что случилось? Ты не можешь выбраться? Я сейчас помогу! — Даруга выдернул из брюк кожаный пояс, наклонился и бросил ей конец с пряжкой: — Хватайся, живее хватайся за ремень, я вытащу на берег… Мороз, окоченеешь… Хватайся, говорю!

Молчала, как немая. Ее широко раскрытые глаза смотрели на него отчужденно, безразлично, ничего не видя — ослепли от стыда…

Даруга вмиг прыгнул в воду, прямо к Лиде. Поднял ее на руки и с трудом выкарабкался на крутой берег. И, не переводя дыхания, изо всех сил бросился бежать в село.

Нес Лиду прямо к себе домой. Никогда до этого он не брал ее на руки. От большой любви боялся к ней лишний раз прикоснуться. А сейчас нежно прижимал ее к груди. Открыто, не прячась, никого не боясь, не опасаясь, нес по улицам Крутояровки.

— Лидок, только бы ты не простудилась. Уже скоро будем дома…

Вскочил в сенцы, толкнул ногой дверь, позвал тетку Кригу. Но та не откликнулась, пошла, видимо, на посиделки к бабкам. Осторожно положил Лиду на кровать. Взглянул внимательно на неподвижную, молчаливую Лиду, схватил ее за плечи, встряхнул, заглянул в ледяные, отсутствующие глаза.

— Ли-ида-а… Ли-ида-а! — обреченным голосом закричал он. Подхватил ее на руки и вслепую помчался в больницу.

«Сердце не выдержало, разорвалось…» — установил врач причину смерти…

Через несколько дней после похорон Лиды в контору заявился Григорий с ребенком на руках. Покалеченной рукой он хищно ткнул в Даругу:

— Этот душегуб твою маму свел в могилу… Запомни, Оля!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вдовцом остался Жгура. От всех односельчан обособился. Олю отдал бабе Марьяне. А сам, не выходя из своей хаты-писанки, горевал. Перед ним каждый раз из необозримой дали возникало, оживало и наплывало лицо Лиды.

Его всюду преследовали глаза покойницы — нигде не мог от них спрятаться. Слонялся из угла в угол, небритый, одичалый. Маялся в четырех стенах, не зная, куда себя девать.

Нежданно-негаданно зашла почтальонша Томка Блюка, высокая, сухопарая, с глуповатым оскалом: у нее, говорят, не все дома. Но Григорий обрадовался живой душе, предложил табурет. Женщина, держа на плече сумку с письмами и газетами, не захотела садиться.

Томка без разбора одинаково радовалась: то ли кто умирал, то ли рождался кто, то ли выходила замуж девушка… Вздернутый нос, щеки-пышки. Расплывчатые кружочки глаз, подщипанные брови, всегда ощеренные зубы — на всем лежала печать блаженной юродивости. Уставилась на Григория: