Сотвори себя - [130]

— Были и у меня хлопцы и девчата. Все о профессоре расспрашивали. Я ничегошеньки не утаила о Богдане Тимофеевиче. — Родионовна на минуту задумалась, а потом добавила: — А ты знаешь, это похоже на Вениамина. Ей-ей, похоже!

ВИЛАСЬ ВЕРЕВОЧКА С ДЕТСТВА…

На следующий день Кочубенко бродил по городу, до неузнаваемости изменившемуся. Слонялся долго, пока ноги не заболели. В заднепровских рощах, в тишине решил отдохнуть. Нашел низенький, как огромный гриб, пень, присел на него.

В природе стояла такая звонкая тишина — лист осины не шелохнется. Кочубенко в полудреме закрыл глаза и вдруг почувствовал, как его душа наполняется щемяще-терпкой, еле-еле слышной музыкой: она невесть откуда доносилась и таяла в чистой безоблачной вышине…

Видит Захар свою мать, сидящую посреди двора под развесистым кленом. Она колдует над фасолью: таинственно прячет обе руки в фартук, ловко ногтем раскрывает стручок, и на ладонь выскакивают пестрые гладенькие фасолинки.

— Захарка, слышь, хватит тебе нюни распускать. Все равно не срастется перебитая нога… Бедняжка… Гляди, хоть борщ с курятиной наварим.

— Ма-ама-а! — умоляет Захарка. — Мне с фасолью вкусней, — знает, что мать ему ни за что не поверит.

— С фасолью ему вкусней… Забыл, что уже третий день полный чугунок стоит постного борща? И не притронулся даже. Придется вылить ведь.

— Вот увидишь, я мигом расправлюсь с этим борщом!

— Посмотрю, какой ты герой. Что за Мотря! Курица всего-навсего два зернышка выгребла на поле, так за это надо было ее палкой по ногам!..

— Мама, я Рябушку вылечу, вот увидишь, вылечу! — подбежал и прижался своей щекой к теплому плечу матери, нагретому полуденным солнцем. — Только не надо ее в борщ…

— Ну, ладно, ладно, успокойся, — погладила шершавой рукой взлохмаченный чубчик сына.

Опирается на оба крыла Рябушка, ковыляет, подпрыгивает на одной ноге, а другая, окровавленная, висит на красных нитках сухожилий. Круглые глаза курицы остро сверкают: она все хочет убежать, улететь от своего увечья…

— Не бойся, глупышка, я не сделаю тебе больно. Только перевяжу. — И уже тише: — Ты еще не раз будешь клевать зерна на огороде у Мотри.

Захарка вытащил из-за пазухи белое полотенце и стал потихоньку, чтобы не услышала, не увидела мать, отрывать полоску за полоской…

— Возьми керосин да промой от грязи рану, — не поворачивая головы, советует мать. Ее, мудрую, не проведешь: она подслушала и угрозы в адрес Лусканихи, заметила, как он, Захарка, прячась, на бинты новое полотенце дерет… Пропустила все мимо ушей, мимо глаз. Жалко сынишку!

— Зачем керосин?

— Чтобы убить заразу в ране.

— А я позавчера палец на ноге стеклом рассек… Песком притрусил — и ничего. Уже заживает!

— Ну и проказник… И не признался мне! — с легким укором покачала головой мать.

Трудно далась ему Рябушка. Нашел еще цыпленком на пустыре: потеряла в лопухах соседская наседка. Принес домой, спрятал на печке, а матери о своей находке ни слова.

Обсохнув и нагревшись, цыпленок начал пронзительно пищать. Захарка приказывал строго: «Цыц!» Грозил пальцем.

Не обошлось и без трепки.

Ни с того ни с сего заглянула во двор крикливая, сварливая Лусканиха и стала жаловаться:

— Проклятущий коршун! Самого красивого цыпленочка уворовал. Чтоб у тебя крылья отпали, чтоб ты сию минуту подох!

— А ты, Мотря, подстереги, проследи, не кот ли ворюга лакомится твоими цыплятами? — сочувствующе говорила мать, не подозревая, что на печке, в углу, вот уже третий день сын прячет цыпленка.

Когда же все-таки обнаружила его, не говоря ни слова достала всегда торчащий за посудной полкой прут-усмиритель и как следует отстегала сына. Не мог и присесть, так болело.

— Где это видано, где это слыхано — стащить у соседки цыпленка… Позор на всю деревню! Сейчас же отдай! Пусть Лусканиха еще тебе надерет уши…

До крови закусил Захарка губы, взял в пригоршню находку и через улицу понес Мотре.

— Посмотрите, вот я на мусорнике поймал. Не ваш ли? — спросил, держа цыпленка на ладонях, прямо у самого рта, как будто собирался сдуть пушистый одуванчик.

— Моя наседка туда не ходит! — со зла крикнула Лусканиха. Насмешливо поджала тонкие губы: — Знаю тебя, чертенок, издеваешься надо мной? — Цепко схватила Захарку за нос и так сильно крутанула, что у мальчика от боли слезы брызнули из глаз.

Хотел швырнуть в нее цыпленка, да передумал, пожалел крошку.

— Такой дохлятины у меня отродясь не было! Топай с ней, пострел, домой и не морочь мне голову, — сорокой застрекотала она.

Здесь же, рядом с матерью, в длинной рубашке из сурового полотна стоял ее сынишка Веня. Он протирал кулачком глаза, часто моргая, словно его долго-долго держали в темноте и только сейчас вот вывели на яркое солнце. Всем своим обликом он напоминал свою мать: и манерой держаться и говорить, да и просто чертами лица, вздернутым носом, всегда как бы принюхивающимся, не принесли ли чего вкусненького.

Из хилого цыпленка Захарка вырастил дородную, гордую, пышнокрылую курицу. Она уже полное гнездо яиц нанесла, начала кудахтать, собираясь высиживать яйца. И на тебе: зачастила на огород к Мотре, а оттуда, жалобно кудахтая, прилетела окровавленная, с перебитой ногой…