Сотвори себя - [128]

Поднялся на ноги, взял чемодан и вяло пошел на остановку такси. Но надежд дождаться такси было мало, и, окинув взглядом площадь, он увидел частников, вышедших на своих машинах на легкие заработки.

Подошел вплотную к их машинам.

— Ребята, кто меня подбросит на Поперечную? Дам на чай, — шутя вытащил из кармана несколько медяков, подбросил их на ладони.

— От твоего чая, дядя, замерзнешь, — подхватил его шутку молодой парень, белокурый, с необыкновенно красивыми светлыми глазами. Статный, одетый с иголочки, позвякивая ключами, он оглянулся вокруг, щелкнул языком и заговорщицки шепнул на ухо Захару: — Ну так что? На моих условиях в любую точку города домчу.

— Я согласен.

— Далеко? — уже заинтересованно заискрились зеленоватые глаза.

— Да все туда же, на Поперечную. Ты же слышал?

— Роберт, везет же тебе, черт подери! А тут полдня торчишь.

Захар уселся на заднее сиденье «Москвича», и машина быстро покатила через весь город. Со стороны украдкой посматривал на водителя, невольно наблюдал за выражением его лица, в тонких чертах которого просвечивало что-то неуловимо знакомое…

ЧИСТОТА

— …Значит, не узнаете? — Захар доброжелательно усмехался.

— Да кто же вы? — Чувствуя себя неловко, Родионовна стояла на щербатом пороге коридорчика и настороженно всматривалась в гостя. — Уже плохо вижу. Старею не по дням, а по часам… А ну-ка погодите, я возьму свои всевидящие, — вернулась в комнату за очками.

Кочубенко терпеливо ожидал.

Вскоре вышла, протирая фартуком стекла, пристроила их к глазам, шевеля губами, словно читала трудную книгу чужой судьбы, внимательно изучала незнакомое мужское лицо. Правая щека в шрамах-ожогах. Глаз, больших, черных, не коснулась беда — разве что на правом ресницы-коротышки. Правая рука, державшая чемодан, будто ошпаренная, покрыта красно-синими рубцами, а левая — узловатая, загорелая, как и должна быть у трудолюбивого мужчины.

— Не узнаю, честное слово! — развела руками старушка. — Что-то в вашем голосе мне знакомо. А вспомнить не могу. — Родионовна поближе подошла к приезжему получше рассмотреть его. И — о боже! Не веря своим глазам, возбужденно ахнула, вскрикнула… Очки свалились с переносицы. Нежданный гость подхватил их на лету.

— За… Заха… Захар! Ты? Захарушка! Ой господи, да что же это я? Ну, откуда ты взялся? Как с неба свалился, — бросилась к нему, припала, как мать, к широкой груди. Тихо плакала, всхлипывала неутешными слезами.

Никак не могла взять в толк, не могла привыкнуть к мысли, что это он, тот аспирант из медицинского, что был когда-то, давно, еще до войны, для нее, одинокой, названым сыном. Слезы непрерывно катились по глубоким бороздам морщин.

— Ну, что же случилось, сынок, что с тобой стряслось, Захарушка? Сколько же лет уплыло после войны, а от тебя ни слуху ни духу? Думала, что и в живых-то нет, — Родионовна протянула к нему маленькую сухую руку, хотела погладить красно-синий рубец на щеке, но, смутившись, отвела ее, будто боялась причинить ему боль… — Ой, что же с тобой война сделала, Захарушка? — причитала она, сокрушенно качала головой, как над воскресшим из мертвых. — Да что же это я, как не в своем уме… Заходи, дорогой гость, заходи в мои хоромы, — засуетилась, вытирая слезы.

Захар печально гладил седые волосы, выбившиеся у Родионовны из-под платка. В эти волнующие минуты встречи он, словно набедокуривший подросток, прижался к старой и молчаливо просил у нее прощения…

— Ну, Захар, Захарушка… Заходи же! — поклонилась ему как сыну, возвратившемуся из далекого тяжелого похода. Надо, чтобы он помылся, переоделся, отдохнул и съел полную миску наваристого борща.

— Спасибо за гостеприимство, Родионовна, — Кочубенко не спеша переступил порог дома, сделал еще три шага и очутился в крошечной, тесной комнатке. Присел на корточки, положил на колени чемодан, открыл его и достал оттуда подарок.

— Это вам, Родионовна. Целый день рыскал по Москве, выбирал-перебирал и нашел: по темному полю зеленые ветки ивы, как ранней весной, — развернул тоненький сверток ткани и положил на старческое плечо — к лицу ли?

— Ну, зачем ты, Захарушка, тратился на меня, дряхлую? Это твоей Тане пригодилось бы…

— Без вести пропала… Нет ее! И Олежку не могу найти, — тяжело вздохнул, нахмурил он брови.

— О боже мой, что делается на белом свете! — всплеснула руками Родионовна. — И ты один как перст? Поэтому и не отзывался. Вот оно что… Понятно. Один человек, смотри, легко переносит несчастье, а другой — на всю жизнь окаменеет…

— Прошу, возьмите, сшейте себе платье. И сразу станете моложе. Ткань не яркая, как раз по вашему возрасту, — убеждал Захар.

— Ну, спасибо, дай бог тебе здоровья. Такой обновы у меня давно уже не было. — Она трогательно держала сверток на ладонях: дескать, и о ней помнят добрые люди. — А мне, скажу тебе, Захар, сегодня уже перед самым утром сон приснился: голубь один раз, второй и третий ударил клювом в стекло. Я и проснулась. Лежу себе и думаю: если птица в окно стучится — быть гостю. Да еще и с дальних мест. А потом взяла сон под сомнение: кто ко мне, забытой богом, прибьется?

— О боге не знаю, Родионовна, никогда с ним не встречался. А вот о себе скажу: посидел немного на вокзале, поразмыслил и айда прямо сюда, к вам, где люди как цветы, а цветы как люди…